А Вильгельм Надлер возразил: едва ли парень, которого так обработали, найдет себе бабу по вкусу. Старик только презрительно покосился на него, словно и головы-то поворачивать не стоило. Вот и выходит, что тот, кого это больше всех касается, как обычно в таких случаях, ничего не знает, хотя знает уже вся деревня! И словно исправлять подобные ошибки — его прямая обязанность, он принялся опять сокрушаться о том, что Вильгельм не только пробыл всю войну от первого до последнего дня на фронте, но и миром не воспользовался, чтобы тут же вернуться домой. А Надлер опять пытался растолковать ему, отчего такие люди, как он, именно сейчас до зарезу нужны в Берлине.
Цейбель заметил:
— Да только те, у кого времени много и нет ни жены, ни ребят. И нет хозяйства, где чуть недоглядел — все вверх дном пошло.
Надлер ответил, что, конечно, жене его, наверное, нелегко было, но ведь у нее есть под рукой Христиан. Тут они как раз коснулись того, к чему и гнул старик, и, когда миновали лес и началось поле, он еще раз намекнул соседу, что не следовало-де поручать брату и хозяйство и семью. На что Вильгельм заметил:
— Да, Действительно, у Христиана настоящей силы уже нет. Насквозь изрешетили.
— Найдутся у него силы. Нет сил, чтобы косить. А ребята твои еще малы. Вот Лизе и приходится спину гнуть. А кое на что другое сил у него хватит. Тут бабе и трудиться не надо.
Между первыми домами сверкнуло озеро. Надлер задумался. Он и не заметил, что они свернули на деревенскую улицу, что старик распростился с ним, что по пути к дому односельчане его приветствовали, похлопывали по спине, разглядывали.
Едва он открыл дверь, как на него пахнуло вкусными запахами праздничного угощения. Он известил жену о своем приезде. Она повязала чистый передник. Обвивавшие ее голову косы были цвета спелой ржи, когда снопы слишком долго пролежат в поле,— местами выцветшие, местами потемневшие. Она расползлась, как перестоявшееся тесто, решил муж. А лицо в точности прежнее — с веселыми светло-голубыми глазами и словно порхающими веснушками. Он внимательно посмотрел на брата Христиана: тот приковылял вприпрыжку на одной ноге, так как от спешки или из лени не хотел при каждом шаге заносить другую ногу, простреленную в бедре. Христиан посмотрел на брата не сразу и не прямо, он время от времени поглядывал на него украдкой, исподлобья. Хотя Вильгельм за эти пять-шесть лет привык ко всякого рода женщинам и в результате от собственной жены отвык, он приходил в ярость при одной мысли — хозяину «Дуба» все-таки удалось внушить ее Надлеру,— что его пышная, как будто ярко начищенная Лиза могла спутаться с такой развалиной, как Христиан. Во время обеда Лиза кормила грудного малыша, который родился после того приезда Вильгельма, когда было заключено перемирие. Хотя Вильгельм никогда не тратил ни одной лишней минуты на размышления о своих детях, сейчас он, насупившись, разглядывал младшего, который был до того белокур, что его волосы казались белыми, и потому он гораздо больше походил на дядю, чем на отца. Христиан сидел с трубкой в руке, ссутулясь, точно весь обмякнув. Лиза сразу перешла в наступление. Она опять принялась размазывать все сначала, что Вильгельм уже наизусть выучил по ее письмам: насчет второй коровы, посредника по продаже скота Леви, клевера, аренды; затем он услышал и кое-что новенькое: если Вильгельм вернется совсем, Христиан может сейчас же открыть сапожную мастерскую— он ведь учился на сапожника, а если муж не вернется и Христиану опять надо будет помогать ей, дело это уплывет из рук — мастерскую откроет Иозеф Винклер, он тоже учился, а двум сапожникам тут делать нечего.
Вильгельм Надлер решил, что все это отнюдь не свидетельствует об особой любви Лизы к Христиану. Он обещал вернуться домой через год. До осени он должен служить.
— Почему это? Ведь все давно дома!
— Самых лучших задерживают, иначе все пойдет прахом.
Жена сказала:
— Здесь все и так уже идет прахом.
— Да, вот мы и наведем порядок. Дай сначала народу прийти в себя, дай нам вырвать да выбросить вон весь этот бурьян, тогда и на твоем поле будет порядок.— Он сказал то, что не раз мысленно объяснял ей, но, произнесенное вслух, оно прозвучало далеко не так убедительно, хотя он и намекнул при этом еще кое на что, о чем, собственно, обязан был бы молчать: — Дай только настоящим людям взять в руки власть, и мы получим совсем другие законы. Тогда и положение наше станет совсем другим, тогда мы будем наверху.
— Народ,— сказала Лиза.— А я кто? Я ведь тоже своим не враг. А насчет земли, так наше поле тоже здесь.
Увидев, что Христиан роется на дне своего кисета, она встала и насыпала ему табаку из жестянки. Когда хромой, раскурив трубку, заковылял прочь, Вильгельм наконец дал волю своей ярости.