Вечером Клебер сказала:
— Мне жаль от души, Мария, что ты тоже поплатилась, но ведь нельзя было оставить это дело безнаказанным.
— Не расстраивайся,— ответила Мария,— у меня как раз ревматизм в руке разыгрался.
И Клебер сказала, глядя на нее холодными блестящими глазами:
— Я так и думала, Мария, что ты отказываешься не от лени. Тут имели в виду тех женщин — к сожалению, есть такие,—которые не понимают, что это все для общего блага. У меня лично руки совсем ослабли. Я уже ни штопать не могу, ни шить. Но теперь важнее на производстве работать и делать то, что нужно им там, на фронте, чем шить и штопать для себя.
Ночью был налет. Когда они из бомбоубежища возвращались в барак, они увидели, что дома в конце улицы разрушены. Чтобы остановить пожар, часть бараков снесли. Обитателям разрушенных домов уже нечего было терять. Их кое-как рассовали по ближайшим баракам. В тот, где жили три женщины с детьми, поселили еще двоих: старика и безногого солдата, который неведомо как сюда попал.
Клебер, бодрясь, как всегда, тщательно причесывалась среди всей этой сумятицы. Глаза у нее блестели.
Дети, услышав бодрый, но жесткий голос матери, впервые с испугом взглянули на нее, точно мать не живой человек, а призрак. Мария погладила дрожавших девочек по голове. И прежние жильцы и новые были рады, что она тут. И в убежище людям становилось легче от -одного ее присутствия. Даже на заводе все радовались, завидев ее светловолосую голову. В первое время на нее не обращали никакого внимания; в те дни, когда она, оглушенная горем, жила и работала, как автомат, ее почти не замечали.
И вдруг — вот она опять по-новому живая, точно ее привязывали к жизни особенно крепкие нити, так что и другие чувствовали себя от ее присутствия увереннее и старались держаться к ней как можно ближе; так после кораблекрушения люди хватаются за доску, чтобы не утонуть.
В ее цеху пришлось вернуться к старой норме: с новой ничего не получилось. Но женщины были уже слишком измучены, чтобы радоваться.
— Какое это теперь имеет значение — пробивать на три отверстия меньше или больше? — говорили некоторые.
— Может быть, это хоть на одну секунду да сократит войну,— сказала Мария.— А в эту секунду могут убить моего мальчика или Твоего мужа.
Фрау Хюбнер только диву давалась — от ее соседки веяло теперь какой-то новой жизнью и безмолвным мужеством, и это мужество сказывалось на деле, а не только в словах и жестах. И хотя обитатели душного барака обычно радовались, если кого-нибудь не было, когда наконец появлялась Мария, все облегченно вздыхали. Новый жилец, угрюмый одинокий старик, и тот становился веселей. Солдат с култышкой звал ее «мать». Где была его собственная мать, он не знал. Девочки прямо сияли, даже Клебер уже не казалась такой деревянной, ее глаза не так блестели, тон был уже не так бодр. Все это делало ее более человечной, как будто она при Марии начинала понимать право людей на страдание.
Однажды Мария взяла с собой фрау Хюбнер в тот район, где жила дочь Гешке. Правда, Елена работала и в воскресенье, старик тоже уехал к себе на завод, но фрау Бергер и ее внучка оказались дома. Приход гостей был в эти дни всегда неожиданностью. А для них — неожи-данностью было, что дом еще не разбомбили и что старая мебель цела, целы и старые чашки. Старуха радовалась, что ее сын Оскар попал в плен. По крайней мере хоть жив останется, значит, все-таки не зря на свет родился. От этих слов старухи у Марии больно сжалось сердце. Она снова со всей остротой почувствовала и зависть, и нестерпимое отчаяние при мысли о своем мальчике, который, как выразилась старуха Бергер, может быть, зря на свет родился. Мария смотрела перед собой невидящими глазами, Хюбнер одной рукой обняла ее, и вдруг все три почувствовали себя крепко спаянными друг с другом. Для трех изможденных, преждевременно состарившихся женщин эта близость была единственной твёрдой опорой среди окружающего хаоса. Все, что родилось и что погибло, и все, что сейчас еще стояло на грани жизни и смерти, как будто тесно переплелось вот тут, между их склоненными друг к другу головами.
По дороге домой они заехали к тете Эмилии. Щебень и обломки все еще не были убраны. Когда-то тут стоял тот большой дом, где Мария, приехав в чужой город, нашла неожиданное пристанище. Дом, в котором жила тетя Эмилия, тоже пострадал, корпус, выходивший на улицу, обвалился, открыв задний двор, где раньше была мастерская. Тетя Эмилия рот разинула, увидев их. Она невероятно отощала. Мария узнала ее не столько по лицу, сколько по остаткам пестрого, когда-то нарядного платья. Теперь ее квартира была набита жильцами из разрушенного переднего корпуса, а также самыми неожиданными, случайно уцелевшими вещами этих людей. Мария увидела на прежнем месте фотографию покойного мужа тети Эмилии, который был убит во время первой мировой войны и которому, как говорила тетя Эмилия, она в душе оставалась неизменно верна.