— Ну и хитрая вы, фрау Мельцер! — сказал Гешке.
А Мельцерша, терзаясь бешеным и бесплодным любопытством и готовая пойти на все ради его удовлетворения, дерзко заявила, что, хотя роды и преждевременные, однако кровать и даже колыбель почему-то успели застелить чистым бельем, обед заранее приготовлен и пеленки сложены, а ведь такие роды — случайность, их заранее не угадаешь.
— При случайностях так оно и бывает. У нас в Берлине их нипочем вперед не угадаешь,— сказал Гешке.
Мария спокойно слушала, подперев голову рукой, и думала: «Неплохой это человек, к которому я попала». Ее обрадовало, когда Мельцерша не без ехидства похвалила ее молоко, а также силу и жадность ребенка. Потом явились соседки посмотреть новорожденного и под предводительством Мельцерши осмотрели, кстати, и все, что находилось в комнате. Марии казалось, будто ребенок весь покрылся пятнами от множества прикасавшихся к нему липких взглядов. Теперь, когда она среди разговоров и разглядываний баюкала на руках своего крепкого, здорового малыша, она уже не помнила о пережитой боязни потерять его. Ведь он был здесь. Конечно, он родился не на райском лугу, но на земле есть, несомненно, места и хуже этого. Немолодая, спокойная, гладко причесанная женщина только кивнула ей в дверях и оставила в подарок несколько яиц; она понравилась Марии. Мельцерша, раздраженная и яйцами и молчаливостью посетительницы, заявила, что эта особа стара для своего мужа, для Трибеля, вот он и путается на стороне; обычно она к Гешке и глаз не кажет, оттого что мужья между собой как кошка с собакой. Пришел из своей квартиры и сам Густав Мельцер, он принес Марии карту звездного неба и показал, под какой звездой родился ребенок, какая ему угрожает и какая благоприятствует. А Мельцерша добавила:
— Вот видите, Мария, насколько важно знать, преждевременные это роды или нет.
Мария подарила ей два яйца, чтобы она успокоилась насчет звезд. Еще больше боялась она замечаний тети Эмилии. Та весело вошла, постукивая высокими каблуками, на ней было, как обычно, короткое пестрое платье. Под цветочным горшком все еще лежали нетронутыми деньги, одолженные тетей Эмилией на уплату Хэниш. Но Эмилия, которая была по натуре вовсе незлопамятна, похвалила грудь Марии. Когда Мельцерша предложила ей кофе, она заявила, что не откажется: она обожает кофе и может пить его в любое время. Мария так и заснула под болтовню обеих женщин: одна говорила добродушно, другая — язвительно.
Мария поставила корзину с ребенком на солнышко; узкий луч падал на балкон, прилепившийся к фасаду дома, точно гнездо под другими, симметрично расположенными гнездами. Отсюда ей было слышно приближение людского потока из центра города, как в родной деревне был слышен нараставший шум прибоя. И бесконечно, как там тянулись отмели, тянулись здесь стены и улицы, и по ним, как и там, скользили лучи вечернего солнца и тени облаков.
Охватившая ее тоска по родным местам дошла почти до отчаяния: ведь она могла затеряться здесь, в этой жуткой городской толчее, как и там, в безлюдных полях.
Когда Гешке вернулся с работы и его встретил крик ребенка и запах пеленок, он только подумал: «Ну что ж, еще один малыш. Через неделю Мария будет такой, как прежде». Он, правда, не мог бы в точности сказать, какой Мария была прежде, но он знал, что жизнь опять пойдет по-прежнему, немного более полная, немного более трудная, а потом и эту жизнь, ставшую более полной и трудной, опять будешь называть прежней.
Оба мальчика не интересовались новым братцем: угрюмая Елена полюбила его, оттого что он не смеялся над ее большущими ноздрями и скоро стал сосать молоко у нее из бутылки так же охотно, как и материнскую грудь.
В последние дни Гешке пришлось грузить дрова в Ланквице; раз он, как всегда, выехал ранним утром, но был вынужден заняться по пути починкой фуры и подъехал к складу в своем квартале несколько позднее, чем предполагал. Одержимый страхом потерять из-за своего опоздания и эту работу, Гешке отчаянно спешил, объехав несколько баррикад, решил узнать уже на месте, по какой причине они появились, и ни разу не задержался, чтобы прочесть плакаты, перед которыми толпился народ.
У закрытых планками ворот склада, во дворе которого находился и грузовой парк, стояли два его товарища, вчера вместе с ним перегружавшие дрова. Они так и кинулись к нему, но их слова потонули в оглушительном гомоне толпы, которая ждала у входа. Казалось, всех этих людей так клубком и вымели со складского двора. А этот опустевший двор с загадочными в своей неподвижности полосами оглобель, пятнами колес и кучами песка казался особенно огромным. Большинство собравшихся здесь уже видело расклеенные прокламации капповцев; люди сейчас же сдирали эти листки и рвали их вклочья, следуя чьему-то неуловимому и молниеносному приказу. Совсем молодой паренек с румяным безбородым лицом открыл кран колонки у ворот и улыбался, как улыбался святой, когда из скалы по воле божьей капля за каплей потекла вода, чтобы напоить жаждущих, но этот юноша улыбался потому, что вода не текла.