Гешке вернулся только на другой день к обеду. Забастовка кончилась. Кухонный шкаф все еще стоял боком, так как винтовку принесли обратно лишь накануне вечером, можно было опять положить ее на прежнее место. Тогда, после войны, Гешке не долго думая запрятал ее. У него никогда не было ни близких друзей, ни советчиков. Его толкнуло на это просто желание не отдавать хорошее оружие, а приберечь его.
Мария с удивлением узнала, что, оказывается, у Гешке есть секреты, о которых он ей и словечком не обмолвился. В квартире было теперь два центра: бельевая корзина, в которой лежало ее дитя, и подпол в кухне, где хранилось оружие, а Гешке так же упорно уклонялся от навязчивых вопросов о своем, как она о своем.
— Ты мне никогда об этом ни слова не говорил,— заметила Мария.
— А зачем? — отозвался Гешке.
II
Майор фон Мальцан и Венцлов рано утром отправились в Берлин; это его обязанность, как друга отца, пояснил майор жене. Приехав, он потащил молодого человека в ресторанчик на окраине, где можно было поговорить по душам. Но оказалось, что ресторанчик закрыт: по случаю забастовки не явились ни кельнеры, ни повара. Тогда майор и Венцлов отправились пешком — трамваи также не ходили — на Момзенштрассе к советнику юстиции Шпрангеру. Они дружили с детства: Мальцан, Шпрангер и убитый на войне отец Венцлова.
Юстиции советник Шпрангер вознаградил их за не-состоявшийся завтрак: на столе появилось множество разнообразных настоек, вишневка, тминная водка, бренди и даже старый французский коньяк: бутылки были покрыты толстым слоем пыли.
— Так сохраняется аромат старины,— улыбаясь, пояснил Шпрангер.
— Ты прежде всего обязан прочистить мозги нашему общему сыну,— заявил Мальцан.— Этого молодого человека, видишь ли, мучит совесть оттого, что сегодня утром он не стоял рядом с Людендорфом у Бранденбургских: ворот, когда вступала эрхардтовская бригада.
Шпрангер ответил все еще с улыбкой:
— Угрызения совести — привилегия молодости.— И затем, бросив быстрый взгляд на хмурое молодое лицо Венцлова, заговорил совсем другим тоном: — Для нас все это не менее тяжело: ведь здесь перед нами характернейший для человеческой жизни конфликт, когда сердце говорит одно, а разум другое.
Венцлов внимательно посмотрел на хозяина дома. Но Шпрангер недаром занимался адвокатурой уже не один десяток лет. И недаром многие берлинские семьи считали, что он на редкость не болтлив и действует, как опытный хирург. Его клиентами были до сих пор члены семейств, принадлежавших к чиновничеству, даже к придворным чинам, и Шпрангер, ведя самые запутанные личные и служебные дела этих людей, неизменно оставался верен упомянутым качествам и действительно напоминал хирурга, бесстрастно переходящего от одной операции к другой. Он был специалистом по тяжбам, связанным с печатью и кино, и по таким процессам, которые раньше подлежали бы, самое большее, суду чести, а теперь, после
войны, стараниями некоторых лиц превращались в политические дела и получали широкий отклик в определенных кругах общества.
Шпрангер предложил своим гостям сигары, каких ни Мальцан при своей пенсии, ни Венцлов при своем лейтенантском жалованье не могли себе позволить.
— Милый Фриц,— сказал он,— я, как правило, берусь защищать уголовное дело только тогда, когда есть какой-нибудь, хотя бы малейший шанс на успех. Иначе я бы считал свои услуги как адвоката просто обманом. И я уже давно заявил некоторым господам, мой дорогой мальчик, что я к этому их путчу руки не приложу, и, поскольку другие честные люди ответили так же, я бы на месте некоторых господ тем более держался от всего этого подальше. Может быть, то, что произошло сегодня утром, предостойно и препочтенно. Но, к сожалению, этаким легоньким путчем Германии не перевернешь, тут необходимо еще кое-что, а это все преждевременно, несерьезно, словом, гиблое дело.
Венцлов, который слушал с каменным лицом — подергивались только скулы,— вдруг заявил хриплым от волнения голосом:
— Разумеется, господин юстиции советник, то, что не удается, всегда гиблое дело. И вы полагаете, господин юстиции советник, что недостаточная подготовленность путча, может служить оправданием для тех, кто не поддержал его? И что вообще не следует поддерживать начинания, заведомо обреченные на провал? Но ведь они только потому и проваливаются, что мы их не поддерживаем! Они преждевременные оттого, что мы своевременно не выступили.