Иногда Цизен присылал за ним автомобиль или моторную лодку. Иногда воскресным утром, когда Мёбиус обещал сказать особо назидательную проповедь, приезжали дамы Цизен. И в гостинице на берегу озера, и в доме Цизена хвалили проповедь пастора, произнесенную им по случаю убийства Ратенау.
— В священном Писании,— возгласил Мёбиус с кафедры,— рассказывается об одном еврее: он сопровождал священную колесницу, на которой избранный богом народ вез ковчег завета. В нем хранились скрижали. В священную колесницу были запряжены волы, ибо народ божий был народом-землепашцем, волов он употреблял как рабочий окот, совершенно так же, как вы, сыны мои и дщери. Но раз, когда волы споткнулись, еврей этот взялся рукой за ковчег, опасаясь, чтобы тот не соскользнул. Тогда усомнившегося поразила молния, и он упал мертвый. Почему же его поразила молния, сыны мои и дщери? Разве этот еврей поступил дурно, испугавшись за ковчег завета? Священное Писание, — продолжал Мё-биус тихо и проникновенно, и напряжение слушателей еще возросло благодаря его многозначительной паузе,— священное Писание говорит о смерти этого еврея как о примере того, что постигает человека, когда он самонадеянно дерзает превысить положенное ему.
Прихожане тяжело вздохнули, задние ряды не видели, что семейство Цизен в переднем ряду улыбается. Христиан Надлер, сидевший сзади всех, не улыбался, потому что вообще никогда не улыбался. И ему было совершенно все равно, кто кого прикончит: он отлично понимал, на что намекает пастор. В газете было напечатано, что два молодых человека, проезжавших в автомобиле, застрелили министра Ратенау: своеобразный удар молнии! Христиан выказал внимание пастору Мёбиусу, нуждавшемуся в подметках, как и большинство смертных, посмотрев на него открыто и чистосердечно своими невинными голубыми глазами. С тех пор как Христиан, отделившись от семьи брата, спал и жил в своей конуре, он никогда не тратил больше того, что давало его ремесло. Свою пенсию по инвалидности он каждый месяц откладывал. Прошло уже столько лет с тех пор, как мир был заключен, что ему удалось скопить если и не очень большую, то все же кругленькую сумму. Часть он предложил брату взаймы, и притом таким робким голосом, точно боялся обидеть его своим предложением, смиренно и смущенно добавив, что ведь иного выхода нет. Арендатору тоже туго приходится, он и сам не рад, что связался с этим участком, и, наверно, согласится взять обратно деньги — ведь он задолжал за пользование молотилкой, а уплатить одновременно и за аренду, и за машину не мог.
Как раз в это время хозяйство у Надлера пошло лучше благодаря владельцу одного берлинского отеля, который решил не ждать, пока яблоки поступят на центральный рынок, а прислал своего агента прямо в деревню, и тот сговорился, что в октябре ему будет отдан весь урожай. Однажды вечером Вильгельм Надлер вернулся домой из очередного своего объезда очень довольный; он привез с собой незнакомого подростка, которого нанял по пути, и отрекомендовал как своего поденщика: со сбором яблок надо было спешить. Паренек казался слишком юным для работника и был очень уж худ, учился он в последнем классе; его отпустили на неделю для сбора урожая; отец убит на войне, мать, старшие сестры и зятья работают на цементном заводе по ту сторону озера. Мать не видела иного выхода, как послать мальчика на поденную, причем обязала Надлера заплатить ее сыну продуктами. Марка уже начала колебаться, и заработную плату переводили на яйца, муку и хлеб. Таким образом, семья мальчика получит хоть что-то реальное, что не растечется между пальцами, как недельная получка на цементном заводе. Кроме того, пока парень работает, его будут и кормить.
Подросток — его звали Пауль Штробель — оказался выносливее, чем можно было ожидать. Правда, Надлер так крепко взял его в оборот, что у того иной раз от усталости пропадало и чувство голода. Свои мальчишки, привыкшие к такому труду, дивились, что чужой не вылизывает дочиста всю миску. У него были торчащие уши, круглые веселые глаза и чудесные зубы. Дома ему внушали: молчи, что бы тебе ни говорили, не то еще расплюешься с хозяином до конца уборки. А Вильгельм Надлер испытывал невесть какую гордость оттого, что у него есть в некотором роде батрак,— пусть даже жалкий батрачишка, пусть даже на время.
— Ну и выжига ваш брат,— сказал мальчик, сидя в мастерской у Христиана.
На что Христиан с усмешкой ответил:
— Да ведь ты скоро отделаешься от него.
Парнишка отозвался живее, чем в кухне, где он молча