глотал куски и замечания Надлера:
— Вот я на пасху школу кончу и поеду в Берлин, буду там учиться на сварщика.
— Смотри, там из тебя тоже все соки выжмут.
— Ну, самое большее восемь часов в день, а потом я свободен.
Христиан ничего не ответил. Он знал, что крестьяне вечно ругают берлинских рабочих за их дурацкие требования, только бессовестные лодыри могут настаивать на восьмичасовом рабочем дне: мыслимое ли дело после восьми часов работы уже не доить или не косить? Накануне отъезда Штробеля Христиан сам предложил мальчику подбить за ночь новые подметки к его стоптанным башмакам, так как днем он носил их не снимая. При этом Христиан сказал:
— Ты бы не получил своих башмаков, если бы я не пожелал работать свыше восьми часов.
— Послушайте-ка,— сказал мальчик. Больше всего он любил сидеть в мастерской у хромого Надлера: тут он ощущал присутствие чего-то такого, чего в доме у Вильгельма не было; как и все мальчуганы его возраста, он всегда чувствовал, есть ли в людях то, что ему по душе. И из всех членов надлеровской семьи это что-то он находил только в молчаливом и угрюмом Христиане, который постоянно торчал в своей мастерской, отгороженной от хлева лишь дощатой перегородкой.— Послушайте-ка,— сказал мальчик,— насчет подметок — это, конечно, с вашей стороны замечательно. Но ведь подметки-то для такого же, как вы!
Христиан промолчал. Паренек ему нравился, и он жалел о нем, когда тот ушел, надев рюкзак, в котором лежало все, о чем договорились, и ни на грамм сверх уговора. Но сколько воспоминаний о полудетских, неслыханных в деревне разговорах и диковинных, может быть, подхваченных на цементном заводе, мыслях оставил ему этот мальчик! Подобно всем сапожникам, Христиан мог, постукивая молотком по подметкам, без конца предаваться размышлениям обо всем услышанном.
Вильгельм вскоре опять обратился к брату. Теперь, когда он отделался от арендатора, кормов у него было вдоволь, а к кормам полагается корова; настало время подумать и о планах, с которыми Лиза уже давно к нему пристает. Правда, Вильгельм только что заново отремонтировал весь свой инвентарь, но если он увеличит и свое поголовье, мужики прямо рот разинут. Христиан один раз дал ему взаймы, почему бы не дать еще раз? Однако Христиан опередил его: когда торг по поводу коровы был в самом разгаре, он приковылял из своей конуры в кухню.
— Этот еврей заломил такую цену, что мне не хватит, даже если я отдам все яблочные деньги,—сказал Вильгельм.
Христиан кивнул; он сделал несколько попыток сбить цену, посматривая исподлобья на посредника, который, засунув руки в пустые карманы пальто и выпятив нижнюю губу, настаивал на своем. Тогда Христиан предложил брату взаймы, если тот не будет поспевать со взносами.
А посредник, старик Леви, только диву давался: никогда еще не приходилось ему встречать подобного великодушия — ни у евреев, ни у христиан, но раз младший Надлер дает письменное обязательство, его лично это устраивает. Вильгельма это, конечно, устраивало еще больше. И когда потом Христиан, опустив глаза, дал понять, что должен же он как-нибудь отблагодарить брата, уступившего ему свой чулан под мастерскую, Вильгельм счел себя необыкновенно великодушным, согласившись на предложение Христиана.
Лиза опять забеременела, на этот раз, без сомнения, от законного мужа. Иногда, убирая утром у скотины, она слышала, как Христиан ковыляет по своей конуре, отделенной от хлева только дощатой перегородкой. Вот он передвигает табуретку, вот стучит по сапогу. Христиан неизменно держался в стороне от семьи брата, только один раз крикнул:
— Эй, Лиза, приведи как-нибудь малыша.
Тогда она вошла к нему в мастерскую и с одного взгляда поняла, что дела его идут неплохо: груда башмаков, которые надо было подбивать и латать, наверно, давала ему солидные денежки, и можно было жить только на этот заработок, не трогая пенсии. Она спросила:
— Которого же?
Христиан, продолжая стучать молотком, сказал с расстановкой:
— Ну, конечно, младшенького, мне хочется поглядеть на него.
Женщина присела на ящик.
— Когда тебе время возиться с малышом? Вон сколько у тебя всяких сапог навалено!
Христиан не ответил; Лиза не уходила.
Несмотря на выступающий живот, она принялась болтать ногами, она даже вытянула губы и сделала попытку посвистать; Христиан метнул на нее взгляд исподлобья, затем низко склонился над работой. Она ждала, тихонько посвистывая; тогда он сказал:
— Ты не бойся, Лиза. Мне и в голову не придет, что: бы такая, как ты, когда-нибудь опять слюбилась с таким, как я.
Лиза ответила, смеясь глазами:
— Ну ладно. Если тебе непременно хочется поглядеть именно на младшего, я быстренько приведу его к тебе, сегодня ему в первый раз идти со мной на картошку, он уже большой.