Тетя Амалия поставила черную смородину на газ. Когда она возвратилась к кухонному столу, на котором ей уже нечего было делать, она увидела, как племянник, сжав между ладонями головку девушки, поцеловал ее в губы. Она даже увидела своими по-старчески дальнозоркими глазами, как та залилась румянцем. У тети Амалии тоже дух захватило. Вероятно, этот поцелуй затронул ее глубже, чем маленькую Мальцан, уже хотя бы потому, что Амалия, невзирая на сходство с гладильной доской, умела чувствовать очень глубоко. Маленькая Мальцан получила второй поцелуй и третий. А она, тетя Амалия, слышала при каждом поцелуе неровный бег времени, дыхание непроницаемого будущего, поступь новых поколений, которые ее переживут.
В соседнем саду кто-то позвал: «Ильза!» Девочка быстро отодвинулась. Венцлов сломал ветку сирени. Он еще держал ее в зубах, когда входил на кухню к тетке, помешивавшей черную смородину в тазу. Она осторожно вытащила ложку из таза, сказав:
— Тебе, конечно, хочется сладенького.— И протянула ему большую ложку, которую он с жадностью облизал, как в былые дни, когда ему для этого приходилось подниматься на цыпочки; теперь же он наклонил голову. Тетка засмеялась беззубым ртом, поджимая и без того тонкие губы. Она спросила:
— Может быть, пригласить к ужину маленькую Мальцан?—И, считая, что отлично владеет даром тайной дипломатии, добавила: — К сожалению, мне придется позвать ее одну. Мармелада хватит как раз на нас троих.
А Венцлов воскликнул:
— Ты чудесная женщина!
Таких слов еще не говорил ей ни один мужчина. Сердце у нее радостно забилось, и она принялась усиленно помешивать мармелад. Эти чудесные маленькие секреты и уловки возмещали миновавшую молодость ей, никогда не имевшей причин для секретов и уловок.
— Кухня так забрызгана соком черной смородины, что можно подумать, здесь произошло кровопролитие,— сказал Венцлов.
А фрейлейн фон Венцлов лукаво продолжала:
— Девочка может потом помочь тебе укладываться, твой денщик не очень-то это умеет. И ей не помешает, если она с ранних лет приучится собирать все, что мужчине нужно при отъезде на войну или на маневры.
— До Галле меня подвезут в автомобиле. А в четыре утра—дальше. Начальство только тогда даст точный маршрут.
— А все-таки жалко, что насчет Померании ничего не вышло,— заметила тетка. Она преодолела в себе первоначальную неприязнь к службе племянника в рядах рейхсвера, увидев, что служба эта отнюдь не влечет за собой, как она боялась, необходимости принимать нежелательных гостей или выполнять какие-нибудь тягостные общественные обязанности. Никакого панибратства со всякими там республиканцами, поздоровавшись с которыми приходится мыть руки. Старик Мальцан тут же посмеялся над ней: «За племянника не беспокойтесь. Я не знаю, что для нашего мальчика постыднее: во имя божие присягнуть какой-то республике или ходить из дома в дом и продавать пылесосы. В нашем сословии еще живы традиции чести, на которые теперь тут всем наплевать. И мы скоро вытравим из наших рядов нежелательные элементы — всяких там красных и полукрасных».
— Почему жалко, тетя Амалия? — спросил молодой человек.— На севере мы вовсе не так нужны. В Средней Германии — вот где до зарезу нужно показать нашу мощь. Ведь это как раз те места, где безобразничают из года в год. Господин Эберт, и тот только на год запретил партию своих коммунистических сводных братьев, а потом не выдержал, и теперь она опять разрешена, надо ведь выбирать депутатов в рейхстаг, и мы все же стали республикой, и нам до смерти хочется собезьянничать что-нибудь у наших соседей — англичан или французов, в данном случае — прямое и тайное избирательное право. Поэтому у нас теперь шестьдесят депутатов-коммунистов вместо четырех, как было перед запрещением коммунистической партии, словно рейхстагу четырех недостаточно! И очень кстати будет показать этому сброду в Средней Германии, что мы еще умеем стрелять без промаха. Дорогая тетя Амалия, мне необходимо перед отъездом немножко отдохнуть. Боюсь прилипнуть к твоему мармеладу и потому ухожу в столовую. А так как ты, дорогая тетя, умеешь все это удивительно ловко устраивать, сходи, пожалуйста, к Мальцанам и пригласи дочку к ужину.
II
Муж Марии, Гешке, не участвовал в демонстрации, которая после известия о смерти Ленина прошла через весь Берлин. *
— Мы же, в конце концов, не русские,— говорили люди, работавшие в гараже, и добавляли: — И тебе нечего ходить. Коммунисты все это повернут в свою пользу.