В школе у него был учитель, к которому он больше привязался, чем к родителям. А этот учитель недавно сказал ученикам, чтобы они дома отмечали все истинно немецкое: отца, мать, хлеб, речь, уголь, картофель. Он похвалил Франца за его сочинение; потом повесил на стену большую карту Германии. Отец никогда не просматривал школьные тетради своих детей, так как в этом не было нужды. А если и случалось, он только смеялся или начинал рассказывать про собственные школьные годы.
Мария налила супу всем поровну. Младший вылизал тарелку дочиста, затем посмотрел на мать. Он знал, что больше ничего не будет, и смотрел просто так. Мать всегда была тут, с тех пор как он жил на свете. Как солнце, которое всегда тут, с тех пор как люди живут на свете. Мария перехватила его взгляд, но она не налила бы ему ни одной ложкой больше, чем пасынкам.
Вода кипела на плите. В кухне было даже жарко. День кончился, семью клонило ко сну. Казалось, даже намека нет на то, что их покой может быть нарушен. Угасающая заря была едко-багряного цвета, какой она бывает в студеные вечера. Дети дышали на морозные цветы, которые уже начали затягивать окна. Гешке рассердился, когда кто-то из них открыл окно, чтобы соскоблить цветы. Мысли Марии уплыли далеко. Когда это было, что перед ее высохшими, как будто выплакавшими все слезы глазами, на окне опустевшей девичьей комнаты вырастали ледяные цветы? Теперь она едва помнила, что напрасно ждала тогда любимого. Теперь это было самое большее сном. Он приснился ей до ее настоящей жизни, а настоящая — это теперешняя, в которой много всякой работы, всяких горестей и разочарований и немного радости. Теперь прошлое осталось слишком далеко позади, чтобы еще причинять боль, и вместе с тем оно было тут, в настоящем: так одна январская ночь похожа на другую.
III
Глейм предложил Ливену собственный экипаж, чтобы доехать до станции, и даже кожаный чемодан, если ему не во что уложить вещи.
Ливен давно тянул с отъездом и охотно уступал просьбам товарищей, уговаривавших его подождать, даже тогда, когда в глубине души уже понял, что дело безнадежно и что переворот отложен на неопределенное время. И теперь он молчаливее обычного выслушивал всевозможные предсказания, которыми занимались сидевшие в общем зале офицеры, взволнованно вырывая друг у друга газеты с последними новостями. То они ждали сигнала с запада, ибо даже после того, как пассивное сопротивление в Руре было отменено, они все еще считали вероятным, что отступление перед французами имеет целью стянуть втихомолку все добровольческие корпуса на восток и вернуть Верхнюю Силезию, то прислушивались к вестям с юга, из Мюнхена, где какой-то одержимый, о котором раньше никто и не слыхивал, вдруг решил идти ва-банк. Он, вероятно, вообразил, сказал Ливен Лютгенсу, когда они уже лежали в постелях, что весь мир ахнет, если он со своими парнями промарширует к Фельдхернхалее1. Но их тут же разогнали: несколько выстрелов, и все. Восстание левых, на которое можно было бы обрушиться, тоже не начиналось. Красных в Саксонии быстро подавил рейхсвер. Таким образом, обе стороны обессилели и окончательное решение опять откладывается. Ливен сказал Лютгенсу:
— Я сразу понял, что из этого ералаша ничего не выйдет, революция начинается совсем не так. Были бы вы со мной в 1917 году в России, вы бы поняли, как это делается.
Теперь каждому из них приходилось решать что-то лично для себя, раз всеобщий сигнал, освобождавший каждого от подобного решения, так и не был дан. Где провести этот период ожидания, который теперь растягивался на неопределенное время? Торчать и дальше в имении? Но Ливену и Лютгенсу здесь уже до смерти надоело. Переехать к друзьям в город? Но друзья успели за это время обеднеть, озлобиться и сами не знают, что предпринять. К счастью, еще есть несколько стран, сулящих войну и мятеж. Ведь только, когда человек постоянно стоит на грани между жизнью и смертью, он ощущает непрерывный подъем. А во имя чего эта жизнь и во имя чего эта смерть — вопрос второстепенный.
В Берлине, где можно, впрочем, найти все, что угодно, существует даже своего рода бюро, подыскивающее офицеров для некоего Абд аль-Керима, который со своими рифскими племенами сражается в Африке против французов и испанцев. Лютгенс сказал: