— Господин Надлер, не навлекайте на себя беды. Наверху за это не похвалят. Если я буду вынужден подать жалобу, к вам явится полиция.— Он говорил спокойным тоном человека, который видит в небе тучу и ждет ненастья как неприятности, но отнюдь не как неожиданности.
До сих пор Христиан не вмешивался, а вслушивался, чтобы уяснить себе положение.
Старший Надлер бушевал:
— Ну конечно, наверху рады помочь вашему брату, чтобы вам сподручней было драть шкуру с честного крестьянина.
Христиан встал:
— Подождите-ка. А ты, Лиза, налей-ка ему стаканчик вишневки, тогда и разговор пойдет другой.
И он заковылял из кухни. Лиза послушалась Христиана, как в былые дни.
Посредник еще пил вишневку, когда Христиан вернулся, держа в руках листок бумаги.
— Вот вам еще одно поручительство. Можете продлить срок. А вот и расписка, из которой видно, сколько мне брат должен. Я вам переуступаю право получить с него деньги. Это устроит нас троих. Марка ведь больше не скачет. Она стала честной и смирной.
— Ну что ж, ладно,— сказал посредник, прочитав долговое обязательство.
Он допил последние капли вишневки. И вдруг почув-ствовал, что младший Надлер пристально на него смотрит своими ярко-голубыми глазами и глаза эти такие жесткие и блестящие, что у посредника пропала всякая охота к дальнейшим спорам, как будто на него уставилось дуло ружья.
Когда утром Вильгельм запрягал телегу, чтобы ехать на приозерный участок, Христиан с трудом выполз из своей конуры. Старший помог ему уложить барахло, койку, колодки, треногу, прошивную машину. Соседи, смотревшие, как он переезжает, говорили друг другу:
— Ну вот, мужик и отделался от сапожника.
А Лиза смотрела из окна кухни. Когда запряженная коровами телега выехала из деревни, она отвернулась. У нее было так тоскливо на душе, что хоть реви. Но какое значение имело ее горе в сравнении с заботами о пашне, о наследстве детей после смерти мужа! Она вообще никогда не плакала, ее глаза были так странно устроены, что они совсем высыхали в тех случаях, когда у других женщин льются слезы. Сейчас у окна кухни ее глаза блестели холодным блеском кремня.
Сарай на берегу озера не был приспособлен для жилья, хотя стены у него были плотные и внутри стояла чугунная печурка. Христиан быстро оборудовал его под мастерскую и сделал навес над мостками пристани. Когда он переезжал в сарай, стояло солнечное утро, и он сейчас же уселся со своими инструментами над самой водой. Христиан смущенно поблагодарил брата за его великодушную помощь. А брат, услышав эту благодарность, решил, что вполне заслужил ее. Сидя за работой, Христиан не раз бросал колючий взгляд через плечо туда, где шел за плугом Вильгельм в сопровождении двух или трех светлых фигурок.
Вскоре похолодало и начались сильные осенние ветры, так что Христиану пришлось перекочевать из-под навеса в сарай. Брат привез ему дров, угля и немного брикетов. Каждый раз Христиан смущенно благодарил его. И Вильгельм считал, что он опять оказал брату великое благодеяние. А Христиану нравилось жить на юру в этой лачуге: здесь никто за ним не следил, люди жалели его и не ехидничали. И он довольствовался тихими радостями такой жизни. Он не жаждал верховодить в каких-то там союзах. Ему не нужны были никакие благодарности перед строем. Он ничуть не стремился к славе, которая для его брата составляла единственный смысл жизни.
И ему доставляло удовольствие отыскивать среди всех склоненных над пашней голов белобрысую детскую головенку, которая одна только интересовала его — это кукушкино яйцо в битком набитом гнезде брата. Он постукивал молотком в такт своим мыслям: ведь на деле братнина усадьба у него в руках, а шума ему никакого не нужно. От него теперь многое зависит, и чем меньше об этом будет известно, тем лучше.
В дверь неожиданно постучали. Опять явился посредник: Вильгельм опять задерживал взносы. Из всех членов семьи наличные деньги были только у Христиана. Берлинская гостиница, делавшая раньше закупки у Вильгельма, уже давно брала товар на рынке. Взглянув на посредника, Христиан сказал:
— Вы сейчас похожи на того первого человека, которого господь бог вылепил из глины.
— Да ведь дороги совсем размыло,— жалобно пояснил человечек в резиновом плаще,— а ваш брат не пожелал везти меня на телеге.
— Зачем же вы явились сюда, господин Леви?
Человечек пожаловался на свои огорчения. Не может же Христиан не помочь единственному брату! Продажу с молотка тоже без конца не будут откладывать.
Христиан уже знал все эти жалобы: Леви начинал с неуплаченного взноса и доходил, точно по ступенькам, до самого господа бога. А таких людей нет на свете, чтобы отказываться от долгов и самому на мель садиться. Это надо быть прямо святым! Посредник не раз задавался вопросом, почему младший брат вечно суется в дела старшего: уж, наверно, не из одних только христианских чувств.