Подлетев к золотым воротам, усыпанным жемчужинами, — точно такими, какие сверкают на шпильках у дочки нашего старосты, когда она принарядится на девичник, — отец Сальвадор громко постучал: тук, тук, тук.
— Кто там? — раздался из-за ворот старческий голос.
— Отворите, апостол Петр!
— А кто ты такой?
— Я отец Сальвадор из монастыря Сан-Мигель де Лос Рейес.
В воротах приоткрылось окошечко; апостол Петр высунул голову и грозно глянул из-под большущих очков. (Надо вам сказать, что апостол весьма преклонного возраста и потому слаб глазами.)
— Ах ты бесстыдник этакий! — заорал он в страшном гневе. — Да как ты смел сюда явиться? Куда ты прешься, нахальная рожа, тебе разве здесь место?
— Ну, ну, полегче, апостол Петр! Откройте ворота; на дворе уже ночь, а вам бы только шутки шутить.
— Шутки? Вот я сейчас хвачу тебя засовом, и ты, пакостник этакий, увидишь, какие я шутки шучу! Ты что же — думаешь, я тебя не узнал, чертова перечница в клобуке?
— Будь так милостив, апостол Петр, сжалься надо мной! Грешник я, оно точно, но ты все-таки подыщи мне какое-нибудь местечко, пусть хоть у самых ворот.
— Убирайся вон! Вы посмотрите, что за наглец! Тебя лишь пусти, ты все наши запасы медовых пряников сожрешь! Ангелы и святые перемрут с голоду! А потом у нас тут немало праведниц, еще довольно хорошо сохранившихся, и мне на старости лет придется бегать за тобой и следить, — этого только не хватало… Убирайся в ад иди пойди проспись на какой-нибудь тучке. Больше мне не о чем с тобой разговаривать.
И апостол Петр с шумом захлопнул окошечко, а наш монах остался в кромешной тьме. Вдалеке тренькали на гитарах и наигрывали на флейтах ангелочки, ублажая своими серенадами хорошеньких святых дев.
Время шло, и отец Сальвадор уже подумывал, как бы ему побыстрее добраться до ада: авось там его примут радушнее. Вдруг из-за туч медленно выплыла толстая, дородная, под стать ему, бабища. Она шла, переваливаясь с боку на бок, и точно катила перед собой свой огромный живот.
Это была монахиня, которая только что преставилась, объевшись сластей.
— Отец мой, — сладким голосом проговорила она, нежно оглядывая монаха, — что, уже поздно и не открывают?
— Погоди немножко, сейчас войдем.
Эх, на какие только выдумки не был способен наш отец Сальвадор! Вмиг созрела у него в голове хитрая затея.
— Вы, конечно, знаете, — прервал тут свой рассказ дядюшка Бесеролес, — что солдаты, погибшие на поле брани, попадают в рай без задержки. А если не знали, так вот знайте. Солдат пускают туда даже в сапогах со шпорами. Да разве их подвиги не стоят такой поблажки?
— Задери юбки на голову, — скомандовал отец Сальвадор.
— Но, отец мой, — зардевшись, возразила монашка.
— Делай что тебе велят и не будь дурой! — прикрикнул на нее монах. — И не смей спорить со мной, невежда ты этакая! Разве ты знаешь, как попадают в рай?
Пристыженная монашка повиновалась; и в темноте, точно огромная луна, засверкала необъятная белая округлость.
— А теперь держись! — крикнул отец Сальвадор и одним махом оседлал свою товарку.
— Ох, и тяжелый же вы, отец мой, — прохрипела, задыхаясь, бедняга.
— Терпи; да скачи галопом, здесь недалеко.
Апостол Петр отвязал от пояса ключи и уже собирался отправиться на покой, как вдруг услышал стук в ворота.
— Кто там еще? — крикнул он.
— Бедный солдат-кавалерист, — раздался в ответ печальный голос. — Меня только что укокошили в битве с неверными, лютыми врагами господа, и я прямо прискакал сюда на моем коне.
— Въезжай, въезжай, голубчик, — промолвил апостол, отворяя половинку ворот. В сумерках он едва различил кавалериста: тот яростно пришпоривал пятками своего скакуна, а скакун так и танцевал под ним!
— Ну и бешеный же у тебя конь!
Апостол пытался найти у коня голову, но это ему никак не удавалось: конь нервно перебирал ногами и все подставлял небесному привратнику свой круп. Опасаясь, как бы его не лягнули, апостол Петр поспешно проговорил, нежно похлопав коня по широким и мягким бокам.
— Проезжай, проезжай, солдатик, и утихомирь свою лошадку.
И пока отец Сальвадор верхом на монашке въезжал в рай, апостол Петр, закрывая на ночь ворота, удивленно бормотал:
— Черт побери, ну и дерутся же там внизу! Так дубасят друг друга, что у бедной кобылки не осталось даже… хвоста!
ДЬЯВОЛ
Во всей Валенсианской долине, от Кульеры до Сагунто, не было городка или деревушки, где бы его не знали.
Стоило его флейте заиграть на площади, как со всех сторон туда стремительно сбегались мальчишки, мужчины покидали таверну и женщины, радостно перекликаясь, оповещали соседок: