Но глаза Моники, блестевшие тяжелым, темно-синим блеском, оставались невероятно, немыслимо спокойными.
— Ты предупредил меня, — проговорила она просто. — Иди теперь.
— А завтра?
— Как всегда.
— Хорошо.
Мигель снова поцеловал ее. Его губы были теперь горячие, словно пламя, пробившееся наконец сквозь холод земли и все сгущающуюся тьму, зловещей черной птицей нависшую над ними. А к нему опять непонятно откуда подкрался страх.
Мигель бегом пустился под гору. Заключенные, негромко насвистывая, с полотенцами на шее, уже возвращались с реки. Сидя возле дерева, Санта поджидал его. А Ларваес, проходя мимо, подмигнул и, указывая на лес, пробормотал какую-то непристойность. Потом Мигель услышал его смех. Заключенные, осторожно ступая по камням, переходили вброд узкую, горную речку. Мигель подошел к Санте, и тот поднялся с земли.
Он был без носков, в легких туфлях со смятыми задниками; влажные волосы прилипли ко лбу.
— Осторожней, парень, — проговорил Санта. — Осторожней, не злоупотребляй…
Мигель, не отвечая, мрачно глядел на землю. Молча направились они к бараку. С горы спускались два жандарма, капрал Пелаес и рядовой Чамосо. Усталые, занятые своими мыслями, они шли не спеша. Солнце медленно садилось за огромный горб Оса. Но вот среди камней послышались звуки трубы, усиленные эхом, и жандармы прибавили шагу.
— Знаешь, — проговорил Санта. — В это время всегда что-то делается с человеком.
Мигель искоса взглянул на него. «Опять принялся за свое. Просто сил нет. Я уже сыт, сыт по горло. Я не могу больше это слышать. Вот маньяк…»
— Отчего-то становится грустно. Наверное, это хорошая грусть. Я так думаю.
Из-за шума реки слова Санты звучали приглушенно и казались липкими и черными, словно сажа. «Да, именно сажа. Они такие же черные, как стены угольной лавки, черные с блестящими звездочками. Помню, в детстве я всегда боялся ходить в угольную лавку. Вот на такую лавку похож этот неудачник».
— Знаешь, я никогда этого не чувствовал раньше. Как может человек измениться…
Санта не умолкал ни на секунду. «Я залеплю уши воском и не буду его слышать. Слава богу, скоро все это кончится».
Перед их глазами открылась площадка. В углу ее, рядом с бараком, дымились большие котлы. Возле них уже стояла очередь. Из низкого окна лился желтоватый свет и тут же разбивался о сгущавшуюся тьму.
На перекрестке дорог их догнали Пелаес и Чамосо. Ремешки их фуражек свободно болтались у подбородка, сапоги были в грязи, а за плечом виднелись винтовки.
— Скорей! Скорей! — торопил Чамосо.
На черном стволе винтовки голубоватой змейкой блеснул на мгновение тонкий, непонятно откуда взявшийся луч света. А на площадке уже начали раздавать посуду: алюминиевые миски, ложки, кружки. Несмотря на холод, который становился все ощутимее с приближением осени, заключенные, когда позволяла погода, старались есть на воздухе. Им не хотелось покидать эту прекрасную землю, шумную речку и поднимающиеся вокруг горы, которые то печальным и дружеским, то безразличным взглядом следили за ними, преграждали им путь к бегству. В центре площадки горел большой костер, в стороне охранники Николас и Альбаисин разжигали другой. Рядом дулами нацелились в небо их винтовки.
В воздухе стоял горячий запах еды. Санта плотнее запахнул куртку. Рукава были такие длинные, что почти скрывали руки. Прислонившись к забору, он вытащил из кармана носки и стал надевать их.
— Скорей! Скорей! — подгонял Чамосо своим галисийским говорком. Капрал Пелаес глянул пустыми, водянистыми глазами куда-то поверх их голов, вытер ладонью слюнявый рот, сплюнул и направился к костру, где сидели охранники. Видно, все это нисколько его не касалось.
Словно уставшие за день труженики — грузчики, землепашцы, — эти странные, раздражающие Мигеля люди, которых ему все труднее становилось понимать, не спеша усаживались возле двери на камни, а то и просто на голую землю, ставили к себе на колени дымящиеся миски и приготавливали ложки. От мисок поднимался пар, и, словно повинуясь ему, открывались рты и начинали жевать спокойно, размеренно, не торопясь. «Здесь хорошо кормят, — говорили заключенные. — Очень хорошо». Они сравнивали свой лагерь с другими и радовались, что им повезло. Тогда Мигелю хотелось запустить миской в стену или в их глупые, равнодушные, точно опухшие лица.
Ярко пылал костер, окрашивая своим пламенем лица людей и стены барака. Освещенное окно казалось теперь красноватым квадратом.