— Даниэль, я убежала из дому. Сказала, что у меня болит голова и ушла к себе в комнату. Исабель прислала ужин, а я сказала Марте, что ложусь спать. А сама убежала. Правда, убежала…
— Как? — невольно вырвалось у Даниэля.
Он не хотел спрашивать. (Потому что отлично помнил ту лестницу, что вела в сад, на луг, в лес, на дорогу, по которой убегал и он.) Он спросил почти машинально. Он слушал только ее.
— Я сняла сандалии и спустилась по лестнице — ну, по той, по задней, из комнаты, где ружья, в сад…
Даниэль закрыл глаза. Моника все говорила. Но он больше не слушал. Разве имеет какое-нибудь значение, что она скажет еще? Он прислушивался теперь к другому голосу, внутри. Голос этот твердил: «Никогда не будет так, как раньше, как тогда. Ничего нельзя спасти, все потеряно. Ни ты, ни они не изменят жизни. Ты ничего не знаешь, Даниэль Корво. Жизнь ускользнула из-под рук. Ты не знаешь, что они такое, не знаешь, что они сделают. Не знаешь, откуда придут другие, у тебя нет наследников. Ты — никто. Ты — прошлое, ты — мертвый…»
— Ладно, — прервал он Монику. — Дело ясное. Ты убежала из дома. Ну, а теперь иди обратно. А то силой отведу. Не усложняй мне жизнь. Если Исабель узнает…
— А мне наплевать, узнает она или нет! Мне сейчас на все наплевать! — сказала Моника. — Я этого и хочу — уйти из Энкрусихады. Не могу я больше их выносить.
— Не болтай глупостей.
— Нет, это не глупости. — Моника опять стала далекой, говорила уверенно и холодно. — Я уйду. Не сегодня — так завтра, но обязательно уйду. Я не такая дурочка, как ты думаешь. Я умею устраивать свои дела… Если Исабель узнает, что я здесь, она подумает, что я пришла к тебе. Но мне наплевать! Хуже не будет. Даже наоборот, это поможет выбраться из Эгроса… Она отошлет меня куда-нибудь, чтобы я не могла видеться с тобой.
— Куда еще?
— Не знаю… Сесар всегда хотел забрать меня с собой. Раньше она и слышать не хотела. Ну, а теперь…
— А Мигель? — Он смотрел ей прямо в глаза, и на душе у него было гадко.
— Мигель убежит. Я уверена. Он всегда делает что хочет. Всегда. А потом мы встретимся.
— Ты очень уверена.
— Да, очень. — Она слабо улыбнулась. — Если не верить, так уж лучше в воду.
Сейчас она была похожа на Мигеля. Даже лицо у нее стало такое же простодушное и наглое.
— Даниэль, — проговорила она. — Разреши мне сегодня ночевать у тебя.
Даниэль сердито посмотрел на нее.
— А обо мне, — спросил он, — ты подумала? Это может мне повредить. Сильно повредить.
— Ничего не повредит, — пожала она плечами. — Никто тебя не выгонит из собственного дома. Исабель всем уши прожужжала, что дом такой же твой, как ихний.
Даниэль улыбнулся странной улыбкой:
— Дело не только в этом. Ты сама знаешь: Эгрос, скандал… Это так не пройдет. Ты для них еще ребенок.
— А, чепуха! Да Исабель сама побеспокоится, чтобы никто ничего не узнал. Это в ее интересах. Отправит меня с Сесаром. Ну да, я уверена, я уеду с ним в Мадрид. И все пойдет по-другому… Знаешь, он совсем не такой, как они. И меня любит. Я не буду ему в тягость, и мы прекрасно уживемся. А потом Мигель…
— Мигель? Что Мигель?
— Он меня найдет. Я позабочусь, чтобы он меня нашел. Самое главное — выбраться оттуда, от них.
Даниэль сел у очага. Подошвами он чувствовал тепло нагретых половиц. Провел рукой по волосам.
— Хорошо, — сказал он, — делай что хочешь.
«Я для нее ничто. Я для нее старая пыльная кукла. Как глупо! Да, как все глупо! Ладно, будь что будет. Нет у меня больше сил, не хочу я бороться, — наверное, это все где-то предначертано судьбой. И для парня я тоже всего-навсего неудачник, осколок старого времени». Он не чувствовал боли. Только страшную слабость, безмерную усталость. «Она не верит в меня. Не верит в мою дружбу, в мою искренность. Я для нее никто, я для них никто».
Моника подошла к Даниэлю, обвила рукой его шею.
— Спасибо, Даниэль. Ты — единственный из них хороший.
Даниэль медленно, но твердо освободился от этой горячей нежной руки.
— Ложись на кровати, — сказал он. — Я постелю себе на полу.
Моника не протестовала. Она села рядом, на пол. Скрестила ноги. Даниэль искоса взглянул на нее. «Зверек. Самый настоящий зверек».
У Мигеля болела шея. Должно быть, оттого, что он очень напрягал мускулы. Ему хотелось слышать все — даже дыхание тех, наверху. Это была она. Конечно, она. Ни у кого другого не могло быть такого голоса, чуть хриповатого, нежного, пробирающего до костей. «Храбрая девчонка. Храбрая». Какая-то необъяснимая гордость поднималась в его груди. Что-то сверкало в темноте, когда над головой он слышал этот голос. «Она пришла и спрашивает обо мне». Его имя звучало явственно, резко. Он прислушался. Половину слышал, половину угадывал. Ему было приятно, что она спрашивает о нем, беспокоится за него. «Никто еще меня так не любил, — подумал он и тут же одернул себя: — Нечего раскисать, а то угожу в колодец». Он стоял на коленях, подняв голову и напряженно вытянув шею. Слушал с жадностью, с болью. «Это Моника», — думал он. И странная радость наполняла его. «Моника, девчонка…» Удивительная. Необычная. Нет, где-то он все-таки запутался. Где же?.. «И тут мне повезло. Еще Томас говорил: я родился под счастливой звездой». Моника не похожа на других. Например, на Лену. Или на Май. «На Май! Да… Май совсем другая».