Они проводили Даниэля до самого селенья. «Ну и гомон точь-в-точь как птицы». Они шли на почтительном расстоянии. Но шли. По улицам, сложенным из шершавых камней, где летом палило солнце, а сейчас толстым слоем лежит красная скользкая грязь, Даниэль волок зверя. На дороге оставалась тонкая кровавая струйка, приводившая в ужас ребят. Там и здесь, услышав шум, из дверей выходили люди. Они что-то говорили Даниэлю, но он не слушал. Может быть, они поздравляли его, а может, удивлялись.
Он сдал волка властям. Полицейскому Матиасу Калдеано он сказал: «За наградой зайду завтра… Надеюсь, вы дадите за него награду?» Матиас Калдеано потрогал зверя своей широкой, бесформенной, мозолистой рукой. «Еще теплый! — В его голосе звучала и радость и грусть. — От него еще идет пар».
Даниэль медленно направился по дороге, что начиналась на другом берегу реки. Он не ходил по ней уже много лет. Она вела за рощу черных тополей, к домику Танайи. «А ведь я не хотел ее больше видеть», — подумал он, когда меж стволов показалась крыша.
Было еще рано. В это время когда-то Танайя начинала свой трудовой день. Даниэль неловко, без прежней легкости, перепрыгнул через каменную стену. Медленно, прислушиваясь к шороху шагов, направился к дому. «Я только взгляну. Взгляну, и все. Я даже не знаю, жива ли она. Я нарочно никогда не спрашивал о ней. Мне все равно, умерла она или еще влачит свое существование на земле».
Танайя была здесь. Она стояла возле озимых Корво. Взгляд ее был задумчив, а может, насторожен. Она была здесь. Он остановился и смотрел на нее. Вдруг что-то хрустнуло в сердце: так, ломаясь, хрустит сухая ветка летом, когда на нее наступишь.
Волосы у Танайи стали серые, тусклые. Уже не блестела на крупном затылке черная коса. Танайя опустила руки, не двигалась. Рядом на земле лежала мотыга, стояла корзина с навозом. «Ходила за навозом». Он вспомнил, наступило время удобрять поля.
Он не хотел говорить с ней. Только посмотреть, восстановить в памяти ее черты. Или зачеркнуть. Зачеркнуть, как зачеркнул уже все. Танайя наклонилась, подняла мотыгу, взяла в руки корзину и повернулась в его сторону. Внимательно глядя на него, сделала несколько шагов навстречу. Потом остановилась.
Даниэль, не сдержавшись, кинулся к ней. Танайя не спеша опустила на землю мотыгу, потом корзину.
— А, Даниэлито! — просто сказала она. — Даниэлито.
Даниэль был в двух шагах… Они молча смотрели друг на друга. Широкие губы Танайи чуть дрожали. Не от радости, но и не от боли. Даниэль протянул руку, Танайя взяла ее в свои.
— Входи, мальчик, входи, — проговорила она. И снова, как прежде, пригласила в дом. (Может, Танайя и родилась для того, чтобы открывать изъеденную червями дверь своего дома, распахивать плохо пригнанные створки окон, указывать рукой на очаг своей кухни и говорить: «Садись здесь, мальчик. Кое-что осталось и для тебя…»)
Медленно, безвольно, как ребенок, он следовал за Танайей. Она села там же, у двери, на каменную скамью. На ту самую скамью, куда по вечерам она клала соль, которую лизал спускавшийся с гор скот. Даниэль сел рядом. Они смотрели на красную, уже полную семян землю под серо-голубым утренним солнцем.
— Я все про тебя знаю, — сказала Танайя. Ее голос, неторопливый, прежний, напомнил ему лай собак, крик детей, шум прыгавшей по камням реки. — Я про тебя спрашивала… Я столько раз спрашивала про тебя!
Даниэль проглотил слюну. Горло у него сдавило, и он не мог говорить.
— А здесь, — продолжала она, — все как раньше. Да ты сам знаешь, как мы живем здесь.
Он взглянул на Танайю. Ее темный профиль четко вырисовывался на сером камне.
— Танайя, — спросил он, — у тебя были еще дети?
— Да, — ответила она. — У меня было много детей… Некоторые умерли. Ты помнишь мою Габриэлу… И другой, его Марино звали, тоже умер. Потом еще рожала… И еще могут быть. Такая жизнь.
Даниэль не отрываясь глядел на Танайю, на ее опущенное лицо, внимательно слушал ее голос, ее слова. Он встал.
— Прощай, Танайя.
Танайя подняла глаза.
— Прощай. Я очень рада, что ты все-таки пришел.
Даниэль неторопливо направился к двери. Он знал, что больше не вернется сюда, но это было неважно. Это было неважно. Он чувствовал странное, приятное спокойствие, спокойствие, идущее от жизни. «Потом другие были. Потом другие. Такая жизнь». Он все повторял и повторял эти слова. Он снова перепрыгнул через стену. Ступал твердо, ни о чем не думал. В нем звучал голос Танайи. Она подошла к стене и смотрела ему вслед.