– Скоро… Очень скоро…
Миновав улицу, мы свернули в другую, дождь хлестал вдоль пустых мостовых; невольно взглянув в сторону и наверх, выше крыш, сначала не поверив, решив, что мне что-то мерещится сквозь пелену дождя, я пригляделся – какой-то странный длинный навес, словно огромный, далеко тянущийся балкон, нависал над городом, покрывая едва ли не половину его отдаленной части – за ажурно-четкой гранитной оградой видны были горящие фонари, кроны деревьев и крыши каких-то удивительно красивых зданий. Вслед за мной увидев это, едва не остановившись, люди смотрели туда же; проследив за направлениями взглядов, человек поспешно оглянулся.
– Это Верхний город.
– Верхний город?
– Да, он над городом, на горе. Но туда никто не знает дорогу.
– Как это?
– Ну… так… Дорога идет в гору, наверх, но не ведет никуда. Никто не может по ней добраться. Идешь все время вверх, но в конце все равно оказываешься внизу, у подножья, в том же месте. Говорят туда есть другая дорога, но никто не знает где.
– А эти – ищут ее?
– Да, они искали, долго искали… Но они не могут… Никогда не смогут…
Свернув еще раз, мы вошли в темный, старинной застройки квартал, низкие приземистые дома с фигурными орнаментами вплотную примыкали друг к другу, нигде не было ни души, пусто и бессмысленно-давяще отсвечивали черные окна. Дорога шла слегка под уклон, по желобам вдоль мостовой бурлили водяные струи. Улица повернула еще раз; внезапно остановившись, человек кивнул в сторону черневшего вдали ничем не приметного, казалось, давно заброшенного дома.
– Это он… Да. Это он. – Немного помявшись, человек ищуще взглянул на немецкого офицера. – Наверно, дальше мне не стоит идти.
Посмотрев на дом, быстро повернувшись, немецкий офицер остро пронизывающе посмотрел на человека.
– Вы точно уверены?
– Как в каждой ноте Моцарта. – Губы человека чуть заметно дрогнули. – Если в данном случае уместно такое сравнение.
Мгновенье поколебавшись, кивнув человеку, немец пошел вперед. Поливаемые дождем, подойдя к дому, мы на мгновенье остановились. Сложенный из черных гранитных плит, с такой же черной колоннадой, он вряд ли имел более одного этажа, ни окон, ни каких-либо иных отверстий на фасаде не было, тяжелые двустворчатые двери с чугунным орнаментом чернели под аркой, одна из створок, висевшая чуть косо, была, казалось, когда-то наполовину сдернута с петель. Потянув ее и с трудом приоткрыв, немецкий офицер потянул другую. Вслед за ним мы вошли.
Небольшой тускло освещенный зал, носивший на себе черты явного и, кажется, давнего разгрома, сумрачно темнел перед нами. Опрокинутое живописное панно, когда-то, по-видимому, окаймлявшее зал, было наполовину обрушено, наполовину изрезано, выдранные куски холста с загнувшимися от времени краями в нескольких местах тяжело свисали до пола. Могучий седобородый человек с головой на фоне небесных звезд, держащий в ладони сломанного римского орла и политый кровью хлебный колос, был изображен на одной из уцелевших частей, пылающие странным, неестественным огнем корабли были на других.
Тяжелые тома в кожано-свинцовых переплетах, полураскрытые, сброшенные с полок, внахлест и горками валялись на полу, под нервным биением потревоженных светильников остро отсвечивали, переливаясь цветами, рукописные и печатные буквы. Торопливо нагнувшись и подтянув к себе тома, немецкий офицер, а вслед за ним и некоторые из нас, опустившись на колени, быстро листали тяжелые пыльные кодексы – изображения диковинных крепостей и осадных машин, невиданных небесных созвездий и чудовищных огромных рыб шли вперемешку с вырванными и испоганенными страницами, ударами ножа были искромсаны переплеты. Быстро попеременно подтягивая к себе тома, бегло просматривая длинные витиеватые названия на разворотах и титулах, немецкий офицер, бросив очередной том, быстро посмотрел на Вагаскова – просматривавший то же самое в книгах, удержавшихся на полках, тот медленно отрицательно покачал головой.