– Через полчаса? – воскликнул Марк. – Ты хочешь свалить через полчаса, когда нужно переписывать кучу документов, а ты тут прохлаждаешься и грезишь о своих военных дневниках?
Не вставая, Люсьен указал на свою сумку.
– Там два с половиной килограмма портативного компьютера, – пояснил он, – девять килограммов сканера, а также духи, пара трусов, толстая веревка, спальный мешок, зубная щетка и кусок хлеба. Теперь ты понимаешь, почему я хотел взять на вокзале такси. Давай свои документы, я скопирую все, что захочешь, и мы заберем их в Гнилую лачугу.
– Как ты до этого додумался?
– После того как убили Домпьера, можно было Догадаться, что легавые попытаются запретить копировать архивы. Искусство ведения войны, дружище, заключается в том, чтобы предвидеть маневры противника. Приказ скоро будет отдан, но нам он уже не помешает. Так что поторопись.
– Прости, – сказал Марк, – я последнее время немного взвинчен. Как, впрочем, и ты.
– Нет, меня заносит в ту или другую сторону. Это не совсем одно и то же.
– Твои игрушки? – спросил Марк. – Они стоят кучу бабок.
Люсьен пожал плечами.
– Мне предоставил их факультет, через четыре месяца придется их вернуть. Мои здесь только провода.
Рассмеявшись, он подключил аппаратуру. Наблюдая, как копируются документы, Марк все больше успокаивался. Может, от них и не будет толку, но его радовала сама мысль о том, что у него будет время изучить их без спешки под своим средневековым кровом. Основная часть документов была скопирована.
– Фотографии, – напомнил Люсьен, махнув рукой.
– Думаешь, это нужно?
– Уверен. Давай сюда фотографии.
– Здесь только фотографии Софии.
– Как, нет общего снимка, например, когда они раскланиваются или отмечают генеральную репетицию?
– Только София, говорю тебе.
– Тогда оставь их.
Люсьен завернул аппаратуру в старый спальник, все перевязал и прикрепил к свертку длинную веревку. Затем он осторожно открыл окно и бережно спустил сверток.
– Нет комнат без окон, – сказал он. – А под окном всегда есть хоть какая-нибудь почва. Под этим окном – дворик для мусорных контейнеров, лучше, чем улица. Готово.
– Сюда кто-то идет, – предупредил Марк.
Люсьен отпустил конец веревки и бесшумно притворил окно. Он снова небрежно развалился в старом кресле.
Появился полицейский с самодовольным видом охотника, только что подстрелившего куропатку.
– Запрещается что бы то ни было просматривать и снимать копии, – возвестил болван. – Таков новый приказ. Забирайте вещи и покиньте помещение.
Марк и Люсьен с ворчанием повиновались и последовали за полицейским. Когда они спустились в гостиную, госпожа Симеонидис накрыла стол на пять персон. Значит, их пригласили на ужин. Пятеро, подумал Марк, значит, и сын будет ужинать с ними. На сына стоило посмотреть. Они приняли приглашение. Прежде чем они уселись за стол, молодой полицейский обыскал их и вытряхнул все из сумок, вывернув их наизнанку и осмотрев каждый шов.
– Все в порядке, – сказал он, – можете все убрать.
Он вышел из гостиной и встал в дверях.
– На вашем месте, – заметил Люсьен, – я бы лучше охранял дверь в архив до нашего ухода. Мы ведь можем снова туда забраться. Вы сильно рискуете, жандарм.
Недовольный полицейский поднялся на второй этаж и расположился прямо в комнате. Люсьен попросил Симеонидиса показать ему, как выйти во дворик, сходил за свертком и засунул его на самое дно сумки. Он находил, что с некоторых пор мусорные контейнеры – слишком частые гости в его жизни.
– Не волнуйтесь, – успокоил Симеонидиса Люсьен. – Все ваши архивы в целости и сохранности. Даю слово.
Сын немного опоздал к ужину. Грузный сорокалетний человек с неспешной походкой, Жюльен не унаследовал от матери желание выглядеть незаменимым и деятельным. Немного жалкий, неприметный, он приветливо улыбнулся гостям, и Марк почувствовал сожаление. Этот человек, ставший тупым и безвольным рядом с неугомонной матерью и властным отчимом, вызывал у него сострадание. Марк был снисходителен к тем, кто встречал его приветливой улыбкой. К тому же Жюльен оплакивал Софию. Далеко не урод, только лицо одутловатое. Марк предпочел бы проникнуться к нему отвращением, ненавистью, словом, чувством достаточно сильным, чтобы увидеть в нем убийцу. Но Марк никогда не видел убийц, поэтому он решил, что податливый тип, задавленный матерью, несмотря на милую улыбку, вполне мог оказаться кровожадным. Ну подумаешь, уронил пару слезинок.
Его мать тоже годилась на роль убийцы. Суетливая, хлопотавшая больше, чем того требовали обязанности хозяйки, говорившая больше, чем того требовало поддержание разговора, Жаклин Симе-онидис была утомительна. Марк отметил ее закрученный точно на затылке пучок, сильные руки, неестественный голос, наигранное оживление, тупую непреклонность, с которой она накладывала каждому его порцию цикория с ветчиной, и подумал, что эта женщина способна на все ради власти, денег и избавления своего недотепы сына от финансовых проблем. Она вышла замуж за Симеонидиса. По любви? Потому что он был отцом известной певицы? Чтобы открыть перед Жюльеном двери театров? Да, у них обоих был мотив и, возможно, предрасположенность к убийству. Но не у старика. Марк наблюдал, как он энергично нарезает цикорий. Властность превратила бы его в законченного тирана, окажись Жаклин более беззащитной. Но нескрываемое горе отца-грека исключало любые подозрения. С этим все были согласны.
Марк терпеть не мог цикорий с ветчиной, если только он не был отлично приготовлен, что относится уже к области фантастики. Он видел, как жадно ел Люсьен, пока он сам давился горькой и водянистой массой, вызывавшей у него тошноту. Люсьен завел разговор о Греции начала века. Си-меонидис отвечал отрывистыми фразами, зато Жаклин не жалела сил, демонстрируя живейший интерес ко всему на свете.
Марк и Люсьен успели на поезд, отходивший в 22.27. Старик Симеонидис, уверенно ведя машину, быстро доставил их на вокзал.
– Держите меня в курсе, – сказал он, пожимая им руки. – Что там у вас в свертке, молодой человек? – спросил он Люсьена.
– Компьютер, а в нем все, что надо, – улыбнулся Люсьен.
– Отлично, – сказал старик.
– Вообще-то Домпьер смотрел папку за семьдесят восьмой год, а не за восемьдесят второй, – сказал Марк. – Будет лучше, чтобы вы знали, может, найдете там что-то, чего мы не заметили.
Марк наблюдал за реакцией старика. Это было оскорбительно, отец не убивает дочь, если он не Агамемнон. Симеонидис не ответил.
– Держите меня в курсе, – повторил он.
За час, проведенный в поезде, Люсьен и Марк не обменялись ни единым словом. Марк любил ночные поезда, Люсьен думал о военных дневниках Фремонвиля-отца и о том, как до них добраться.
30
Возвратившись в лачугу к полуночи, Марк и Люсьен обнаружили в трапезной поджидавшего их Ван-дузлера. Уставший, неспособный разобраться в полученных сведениях Марк надеялся, что крестный не станет его задерживать. Очевидно, Вандузлер ждал от них отчета. Зато Люсьен, похоже, был полон сил. Осторожно сняв с плеча двенадцатикилограммовую сумку, он налил себе выпить и поинтересовался, где стоят телефонные справочники.
– В подвале, – сказал Марк. – Будь осторожнее, они подпирают верстак.
Из подвала послышался грохот, и показался сияющий Люсьен со справочником под мышкой.
– Мне очень жаль, – сообщил он, – но все свалилось.
Устроившись со своим стаканом на конце стола, он стал рыться в телефонной книге.
– Вряд ли Рене де Фремонвилей очень много, – сказал он. – Если повезет, он живет в Париже. Самое подходящее место для театрального и оперного критика.
– Что вы ищете? – спросил Вандузлер.
– Ищет он, а не я, – уточнил Марк. – Хочет отыскать критика, чей отец подробно описал свои военные годы в записных книжках. Он ни о чем другом и думать не хочет. Молится всем богам древности и современности, чтобы этот отец оказался крестьянином. Это, оказывается, большая редкость. Всю дорогу только и делал, что молился.
– Разве это не может подождать? – спросил Вандузлер.
– Ты отлично знаешь, – сказал Марк, – что для Люсьена Первая мировая война ждать не может. Не уверен, что он вообще отдает себе отчет в том, что она закончилась. Во всяком случае, он весь вечер в таком состоянии. Эта чертова война у меня в печенках сидит. Его интересуют только крайности. Слышишь, Люсьен? То, чем ты занимаешься, уже не история!