— Откуда? Из тюрьмы?
— Из ивээс. Изолятора временного содержания. Теперь так КПЗ называется.
— Интересная какая аббревиатура, — сказал Кротов. — ИВС. Иосиф Виссарионович Сталин.
Каширин ошеломленно посмотрел на него.
— Это вы сейчас придумали?
— Просто в голову пришло, — немного смутился Кротов. — Ну и что? Выпустили?
— Конечно, выпустили. Но сделал это не я. Вначале им пришлось дело у меня забрать.
— А вы бы не отдавали.
Вместо ответа Каширин сморщился и взглянул на Кротова как на слабоумного.
— Что касается потерпевшего, — продолжал Каширин, — его фамилия Батенин — он просто картежник. Игрок. Это удалось выяснить достаточно легко. Ну, что-то там за ним еще числится, но это уже не так важно. Я знаю лишь то, что игрок и директор солидной конторы пришли вместе в ресторан, посидели, покушали, поговорили, а потом директор взял нож и… Дальше вы все сами видели. Батенин, кстати, вчера умер. Операцию-то сделали удачно, но оказалось, что у него очень больное сердце. Инвалид с детства. Но перед тем, как умереть, успел заявить, что не ведает, кто его пырнул.
— Прямо итальянский сюжет, — покачал головой Кротов.
— Сюжет наш, отечественный, — вздохнул Каширин. — А вы зачем сегодня пришли? Боровой вас вызывал?
— Не вызывал. Напали на меня вчера вечером. Специально поджидали у подъезда. Хотели, чтобы я от показаний отказался. Ну, врезали пару раз. Но, как я понял, больше на психику действовали.
Каширин задумчиво кивнул.
— Примерно этого я и ожидал.
А Кротова эта задумчивость здорово разозлила.
— Искренне завидую вашей догадливости. Если бы я был так проницателен, то захватил бы вчера с собой кирпич. Что же вы меня не предупредили?
Каширин посмотрел на него удивленно и растерянно.
— Если вы поняли меня буквально, то…
— Я вас правильно понял, — сказал Кротов совсем уже свирепо. — Не понимаю только, зачем это вы мне все рассказываете.
В душе он понимал, что сердиться на Каширина не за что, но беспомощность следователя, воспоминания о своем вчерашнем унижении и совершенная абсурдность происходящего в его родном государстве выводили его из себя. Так просто не могло быть!
— Рассказал я вот зачем, — ответил Каширин, не желая замечать настроения Кротова. — Пока есть хотя бы один свидетель преступления, никто этого дела прикрыть не сможет. Особенно после того, как я написал подробный рапорт с возражениями. А еще пригрозил, что напишу в республиканскую прокуратуру. На Борового, конечно, начальство давит, но он не дурак, я его знаю: с одной стороны, ссориться с начальником не хочет, но и вешать себе на шею лишнего его не заставишь. Скорее всего он дело направит в суд — пусть, мол, судья решает. А если прокурор сам вмешается — еще лучше. Боровому тогда вообще все нипочем.
— Ну и зачем все это? От меня-то вы чего хотите?
— Хочу довести это дело до конца. Я понимаю, из милиции они меня рано или поздно выгонят. Но так просто я не уйду. На мне они зубы изрядно поломают.
Круглый подбородок Каширина упрямо выдвинулся вперед. Он сейчас очень сильно напомнил Кротову старосту его институтской группы. Принципиальный был староста, не повезло им. Записывал, скотина, всем подряд прогулы в журнале учета, как его ни просили. Никакие уважительные причины в расчет не принимал — ни преферансные турниры, ни головную боль с похмелья. И не ради того, чтобы выслужиться перед деканатом — исключительно из принципиальных соображений. Только поэтому его и не отлупили ни разу. Подкупить пытались неоднократно. Поили изо всех сил. Староста пил в три горла, но на следующий день приходил в институт к первой паре и сразу же начинал записывать отсутствующих. В том числе и вчерашних собутыльников, которые по понятным причинам прийти были не в силах.
Кротов теперь понял, что Каширин — как раз такой.
— Они меня не сломают, — бубнил Каширин. — Если надо, я дойду до самого верха. Мы с ними еще поборемся.
«Почему мы? — вяло удивился Кротов. — Не меня ли он имеет в виду?»
— А личную охрану ты мне обеспечишь? — поинтересовался он, непочтительно переходя на «ты».