Затем, как найти другое место, столь хорошее, легкое? Здесь она могла, ведя хозяйство старого холостяка, делать известные сбережения, собирать небольшой залог, необходимый, чтобы закончить свои дни в Бегинаже. Между тем сестра Розалия была права! Она не может служить больше у человека, который смущает своим поведением ближнего.
Она знала, что нельзя служить у неверующих, которые не молятся, не придерживаются законов церкви, не соблюдают поста. То же правило существует и относительно развратных лиц… Они совершают еще худший грех, тот, за который священники в проповедях и во время вечерних служб грозят всего более адским пламенем… Барбара отгоняла быстро от себя даже отдаленные видения сладострастия, при одном имени которого она крестилась.
На что же решиться? Барбара чувствовала смущение в продолжение всех служб и торжественной вечерней молитвы, для которой она вернулась вместе с другими в церковь. Она просила св. Духа просветить ее, и ее молитвы были услышаны, так как, выходя из церкви, она приняла решение.
Так как этот вопрос был очень затруднителен и разрешение его было ей не по силам, она отправилась к своему обычному духовнику, в церкви Notre-Damme, и послушно последовала его указанию.
Духовник, которому она все рассказала, все, что узнала, и который знал много лет эту простую и прямую натуру, старался успокоить ее, заставил дать ее обещание, что она не примет никаких резких мер; даже если то, что говорили об ее хозяине, — правда, и у него есть преступные связи, нужно все же делать известное различие: пока свидания происходят вне дома, она может не знать о них, во всяком случае, — не придавать значения; если же, к несчастью, дурная женщина, о которой идет речь, придет в дом ее хозяина, например, будет обедать у него, — она не может тогда оставаться соучастницей разврата и должна оставить место и уйти…
Барбара попросила дважды повторить ей это решение; затем, наконец, уразумев его, она вышла из исповедальни, покинула церковь после короткой молитвы, направилась в сторону quai du Rosaire, к дому, из которого она утром ушла счастливая и который она должна была покинуть (она предчувствовала это) рано или поздно…
Ах! Как трудно радоваться долго!.. И она возвращалась по мертвым улицам, сожалея о зеленом предместье на заре, об обедне, светлых псалмах, о всех предметах, на которые надвигалась теперь ночь; она думала о близком отъезде о новых лицах, о своем хозяине, находившемся в состоянии смертного греха, — и она думала о себе самой, отныне лишенной надежды окончить свою жизнь в обители сознавая, что ей суждено умереть в одиночестве, вечером в больнице, окна которой выходят на канал…
Глава IX
Гюг ощутил полное разочарование после того дня, как у него явилась эта странная прихоть — одеть Жанну в одно из сохранившихся от умершей платьев. Он перешел границы! Желая вполне слить двух женщин, он уменьшил сходство между ними. Пока они находились на расстоянии одна от другой, разделенные туманом смерти, самообман еще был возможен. Но когда они слишком сблизились, то обнаружилась разница.
Вначале, когда он был очарован тем, что снова нашел дорогое лицо, радостное волнение вполне овладело им; затем мало-помалу, желая провести параллель и в мелких деталях, он начал мучиться от несходных нюансов…
Сходство чувствуется всегда только в общих линиях и в ансамбле. Если мы вникнем в детали, чувствуется во всем разница! Но Гюг не замечал, что он сам стал смотреть по-другому, делая свои сравнения более тщательно, и приписывал всю вину Жанне, думая, что она сама изменилась!
Конечно, у нее были все те же глаза. Но, если глаза являются отражением души, значит, в них отражалась теперь не та душа, которая чувствовалась во взоре умершей. Жанна, прежде нежная и сдержанная, мало-помалу распускалась. У нее снова проявлялся отпечаток кулис и театра. Постепенное сближение вернуло ей свободу в обращении, шумную веселость, вольности речи, прежнюю привычку к небрежному туалету, беспорядочности капота и непричесанным волосам, когда она целый день сидела дома. Светские привычки Гюга оскорблялись этим. Однако он продолжал ходить к ней, стремясь снова овладеть ускользавшим от него миражем. Медленные часы! Грустные вечера! Ему был необходим этот голос. Он еще упивался его глубоким потоком. В то же время он страдал от высказываемых ею слов…
Жанна, в свою очередь, утомлялась его мрачным настроением духа, его долгим молчанием. Теперь, когда он приходил под вечер, она еще не возвращалась домой, опаздывая из-за своих прогулок по городу, покупок в магазинах, примерки платьев. Он приходил также повидаться с ней в другое время, днем, утром пли после обеда. Часто ее не было дома, так как она скучала у себя, постоянно бегала по улицам.