— А твоя семья точно не будет против, если я приеду с тобой? — Беатрис, терзаемую собственным вероломством, потрясло столь великодушное приглашение.
— Ты шутишь? Я же из ирландской католической семьи. Сомневаюсь, что они тебя даже заметят в толчее.
Макс толкнула дверь бара.
Кармайкл помахал девушкам из-за стойки и ринулся к ним.
— Красавицы! Чем могу служить?
Макс чмокнула его в щеку.
— Как насчет парочки «отверток»? Мы ведь настоящие трудяги, и нам требуются все доступные инструменты!
Утром в День благодарения Беатрис проснулась в опустевшей квартире. Прошлым вечером тетушка Дорис пришла домой поздно, а сегодня, в несусветную рань, опять ушла. Девушка даже начала беспокоиться, что целыми днями толком с ней и не видится. Конечно же, ей это оказалось только на руку: не пришлось врать, будто задержалась на работе допоздна, когда Макс чуть ли не силой повела ее в «Театральный гриль», или сочинять насчет открытия собственного банковского счета. И все-таки Дорис не было свойственно приходить и уходить впотьмах.
Через спинку дивана Беатрис заглянула в комнату тетушки. Дверь оставлена нараспашку, постель аккуратно заправлена. Девушка никогда не заходила в спальню Дорис. Эта территория оставалась для нее запретной с самого ее переезда сюда. И Беатрис неизменно выполняла требование тетушки, даже когда та отсутствовала.
— Ты можешь жить у меня, пока соблюдаешь два правила: свое место содержи в чистоте, а на мое не суйся, — сказала она тогда с усмешкой, хлопнув ее по спине. Беатрис подозревала, что Дорис тяготилась совместным проживанием с незадачливой племянницей. Насколько девушка знала, тетушка всегда жила одна и о семье не особенно волновалась. Да и семью существование Дорис не интересовало. Мать вообще не упоминала ее имени.
Беатрис села и потянулась. После сна на бугристом диване она всегда ощущала некоторую помятость. Сунув ножки в вязаные тапочки — обувь она носила тридцать седьмого размера, — девушка прошлепала по холодному полу к компактному бурому холодильнику. Плеснула в кофейную кружку апельсинового сока и принялась за поиски еды. Обычно в холодильнике хранились как минимум упаковка из шести банок пива и остатки пиццы, однако в то утро поживиться оказалось практически нечем: на полке одиноко маячили банка пива да пара ломтиков сыра. Закрыв дверцу холодильника, она заметила записку на пластиковой столешнице:
Дорогая Беатрис, сегодня мне придется работать допоздна.
Загляни в закусочную пожелать своей старой тетке счастливого Дня благодарения.
«Счастливого Дня благодарения — как же!» — досадливо подумала Беатрис, оглядывая комнату. Она попыталась вызвать в себе чувство благодарности, но вместо этого ее резануло привычное чувство одиночества. Времена, когда праздники и вправду были счастливыми, остались в далеком прошлом. Воспоминания о запахах индейки и копченой грудинки, доносившихся из кухни матери, где вечно царил кавардак, давно поблекли, хотя и не совсем. Когда-то отец трепал ее по подбородку, а мама смеялась. Беатрис была тогда совсем маленькой. Девушка почувствовала, что вот-вот расплачется. Но в этом году все будет по-другому. Она крепко сжимала чашку с соком, пока не высохли слезы в глазах.
Беатрис аккуратно сложила свою тонкую простыню в цветочек и вместе с подушкой убрала в кладовку, как проделывала каждое утро. Потом вернулась к дивану и снова украдкой заглянула в спальню Дорис.
Крохотная комнатка едва вмещала двуспальную кровать с изголовьем из окрашенного металла. Верх решетки украшали витые цветы и лозы, но краска на них давно потрескалась и облупилась. Матрац сверху был накрыт лоскутным одеялом весьма жалкого вида. Кровать стояла у дальней стенки возле перекошенного оконца, в котором через пожелтевший тюль на ржавом карнизе виднелась кирпичная дорожка. Беатрис осторожно встала на пороге.
Сбоку от двери располагался небольшой комод с зеркалом, отделявшийся от кровати лишь узким проходом с полоской исшарканного дощатого пола. Такое же подобие тропинки вело к кладовке, узкая дверь которой осталась приоткрытой. Из-за нее, словно приветствуя девушку, выглядывал рукав фланелевого халата Дорис. Комод был заставлен множеством запылившихся безделушек, среди которых в самом углу Беатрис заметила фарфоровую кошку, всю обвешенную разными ожерельями. Девушка не могла припомнить, чтобы когда-либо замечала на тетушке хоть какие-то драгоценности. Она шагнула в комнату и провела пальцем по золотым цепочкам и бусам.
В другом углу комода стояла черно-белая фотография в рамке. С нее на Беатрис смотрели две улыбающиеся девушки, неожиданно показавшиеся знакомыми. Судя по их счастливым, наивным и радостным лицам, девушкам было не больше восемнадцати. Первой Беатрис узнала собственную мать, Айлин, вспомнив те немногие запрятанные подальше фотографии, что ей удалось увидеть в детстве. Другой девушкой наверняка была Дорис. Не веря своим глазам, Беатрис схватила снимок, чтоб рассмотреть его получше. Тетушка выглядела настоящей красавицей. В ее юной версии не было и намека на полную изможденную женщину, которую ей довелось узнать. Волосы Дорис на фотографии были уложены в аккуратный пучок, она была в платье и в туфлях на высоких каблуках.