Ну, надо же! Да это же его запах! Именно так пахла изнанка его сюртука, так пах внутри его цилиндр, так пахли его башмаки… Но в то же время запах был немножко другой, с резкими чужими нотками. Все это крайне озадачивало и, возможно, даже заслуживало его внимания.
Урдак склонил голову в одну, затем в другую сторону, разминая мышцы и слушая, как хрустят позвонки. Ветер сменил направление, унося с собой странный запах, но Урдак уже взял след. Он знал, что не заблудится.
— Что скажете, мистер Гош? Как вам…
И опять он не договорил, но на сей раз вмешался не запах, а звук. Сперва Урдак принял его за комариный писк, тонкий и тихий, и только потом сообразил, что звук — стон или вой, то выше, то ниже — доносится из леса. Из такого далека, откуда никакой звук не мог долететь до его холма и до его дерева. Услышать его — все равно что услышать стрекот сверчка в глубокой пещере, стоя при этом на вершине горы. Но Урдак услышал. Услышал и вспомнил, и это воспоминание обожгло его сильнее, чем если бы он проглотил горящий уголек.
Это была песня, и Урдак знал ее. Давным-давно, в те времена, о которых никто и не помнит, эту песню пела женщина с костлявым лицом, склонившись над деревянной колыбелью. Женщина, которая зачем-то привела его в этот мир, а потом бросила одного. Он давно забыл ее имя, забыл цвет ее глаз и забыл, как звучал ее голос, но эта мелодия осталась с ним. Она была записана на его костях, она пряталась в его крови. И вот она зазвучала снова, стоило ему услышать всего пару тягучих нот.
— Мистер Гош? — Урдак ткнул медведя пальцем. — Вы слышите это?
Добрый друг промолчал, но по тому, как мотнулась его голова, Урдак понял, что мистер Гош тоже услышал зов.
— Друг мой, как насчет того, чтобы немного прогуляться?
Не дожидаясь ответа, он схватил игрушку, затолкал ее в карман и спрыгнул с дерева. Под ногами захрустели сухие кости. Вытянув тощую шею, Урдак снова принюхался, определяя направление и расстояние. Путь предстоял долгий и трудный, но когда его это останавливало? Урдак оскалился, поправил сползший на затылок цилиндр и, подпевая едва слышной песне, стал спускаться с холма.
Впрочем, не сделав и десяти шагов, он замер. В животе громко урчало, желудок не переставал напоминать о себе. Песня песней, но перед долгой дорогой не помешает и подкрепиться. Урдак давно приметил в лесу одно местечко, где рыжая сойка свила гнездо. Как раз сейчас птенцы-слетки готовились впервые покинуть родительский дом. Так почему бы их не проведать?
Разговор по душам
— Оставьте нас, — сказал Салазар. — Я хочу поговорить с ней наедине.
Григер смерил его взглядом.
— Вы уверены, господин доктор?
— Да, — ответил Салазар, хотя, сказать по правде, он был совсем не уверен. — Она вас боится. Не думаю, что она пойдет на контакт в вашем присутствии. Не беспокойтесь. Она ничего мне не сделает. Об этом вы уже позаботились.
Может быть, в его словах и скрывался сарказм, но прозвучали они скорее как благодарность. Как ни стыдно себе в этом признаваться.
Григер тяжело выдохнул в усы.
— Между нами, не думаю, что она вообще умеет разговаривать.
Начальник станции поморщился и, сам того не замечая, прижал ладонь к запястью.
— А вы пытались? — парировал доктор, но этот вопрос Григер оставил без ответа.
— Если что, я буду за дверью. Я не собираюсь подслушивать, но… В общем, если что — сразу зовите.
Он не сказал «на помощь», но это подразумевалось.
— Хорошо, — вздохнул Салазар. — Буду иметь в виду.
Григер хотел еще что-то сказать, может быть, пожелать доктору удачи, но в итоге ограничился кивком и, чеканя шаг, вышел из сарая. Доктор повернулся к девочке из леса. За то время, что Салазар беседовал с Григером, она так и не подняла головы. Сидела, скрючившись, у стены и тихонько пела свою странную песню. И это было ужасно.
Пока рядом стоял начальник станции, доктор избегал смотреть на пленницу. Он отводил взгляд, даже замечая ее краем глаза, и лишь сейчас позволил себе взглянуть на нее по-настоящему.
В сарае было темно: под потолком висела голая лампочка на шнуре, но светила она так тускло, что Салазару приходилось щуриться, чтобы разглядеть, что находится у дальней стены. Ящики, накрытые линялым брезентом, лопаты и прочий инструмент — сарай явно не предназначался для того, чтобы держать здесь кого-то взаперти. Кроме того, тут оказалось холодно и сыро.