Одна из фигур подскочила, протянула руку:
— Давайте помогу — шаткие мостки! День добрый, товарищ милиционер.
Я поблагодарил, схватился за руку, примерившись, прыгнул — мостки отчаянно зашатало.
— Мы знакомы? Простите, думаю, не имел чести.
— Незнакомы, но кем же еще вы можете быть, когда мы все знаем, что лодка ушла за следователем из городской милиции?
Он представился: Рогинский Аркадий Петрович, местный фельдшер. Я снял перчатку, чтобы пожать ему руку:
— Рад знакомству. Но я скорее ваш коллега. Судебный врач. Хотя и командирован от милиции.
— Ах, батюшки! Прошу покорнейше простить, мы думали, товарищ для следствия.
Этот фельдшер Рогинский был занятный. Его можно было принять за лавочника: такой же словоохотливый, со смешками. Розовая плешь, коротенький — мне едва до плеча, но раздавшийся вширь. Серенький плащ, высокие галоши, простая палка с набалдашником — он довольно ловко подцепил ею край лодки, подтягивая ее ближе.
— Давайте, давайте вещи. А это у вас что же? Веломашина?
— Да, удобно: складной велосипед.
Покосился с сомнением:
— Ну что же. Вещь, должно быть, полезная. Вы головной убор-то держите — унесет. Вот, собственно, и добро пожаловать: Ряженое!
Ряженое стоит на пороге морского залива, в дельте реки. Берег, насколько видно, укреплен кое-где грядой речных камней. Очевидно главная, довольно широкая улица высоких домов на сваях и крепких каменных низах жмется близко к берегу. Вода плещет почти у домов, кое-где колыхаясь у самых плетней. Дома побелены, крыши крыты тростником. Ставни, перила галерей выкрашены синей краской. Позади домов огороды, а за ними — уже ничего, голая степь. Обитаема лишь узкая полоса суши вдоль берега. Осматривая залитый водой пейзаж, я поинтересовался, не опасно ли тут строиться и как доставляют продукты, лекарства. Фельдшер ответил, что строят высоко, посему опасности нет, а все необходимое привозят на лодках.
— Сейчас еще ничего. Вода, бывает, поднимается так, что прямо с галдарей[3], — он указал, приподняв трость, на деревянные балкончики вокруг дома, — рыбу ловят. Помню, год тому умер бригадир по фамилии Краснощеков, так его два месяца в засмоленном гробу держали. Кладбище вода разорила, похоронить негде. Сутками на чердаках сидели. Та вода и запомнилась по нему как «краснощековская». Скот, конечно, бывает, гибнет, да и в доме потом сырость. Но мы привычные.
В отдалении глухо ударил церковный колокол, с белой отмели поднялась цапля, болтая в воздухе длинными ногами.
— Сначала разместим вас и чаю горячего? — предложил фельдшер.
Времени терять не хотелось. Затянем, и место, где нашли тело, окончательно уйдет под воду. И без того люди и животные наверняка уничтожили почти все следы.
— Гадючий кут далеко отсюда? Вещи можно оставить, — я огляделся, — да вот хоть тут, у пристани.
Рогинский глянул на Турща и безнадежно махнул рукой куда-то в камыши.
— Не знаю, пройдем ли. Ну, попробуем. Только вот тогда попросим Данилу Иваныча… Вас все равно разместили у него в хате. — Он схватил за рукав нашего лодочника, сунул ему саквояж. — Отнеси, любезный, доктора вещи.
По селу нас провожали мальчишки и брехливые собаки. Почти у каждого забора стояли, рассматривали, кивали соседям, бросались вперемежку русскими и казачьими словечками:
— Это чей же такой?
— Анадысь приехал.
— Глянь-ка. Тю!
— Вихор… игреневый[4].
— …у лодочника, Данилы-бригадира, в хате поставили.
— Да рази?
— Мослаковатый![5]
Улица повернула. Вдоль низкого здания с вывеской «Лабаз» я заметил длинный ряд столбиков.
— Привязывать лодки, — объяснил Турщ.
На карте, которую мне показывал шофер, вся эта земля была как на вытянутом языке — на огромном мысе, выступающем в море. По всему мысу протоки, ерики, частой сеткой бежали к морю. В половодье вся эта местность становилась отдельными островками, частью каналов дельты. Из Ряженого на «большую землю» или к церкви и кладбищу добраться можно было по каналам и только на лодке.
Вода наступала отовсюду, обнажая корни деревьев, покачивая наросшие на них бурые водоросли. Фельдшер Рогинский продвигался первым, кругло согнув спину, шаря тростью, как если бы шел по трясине. Турщ молчал и шагал позади.
— Места у нас особенные! Всяк кулик свое болото хвалит, само собой, но разве найдете еще такой простор? — Рогинский внезапно остановился. — Смотрите: вон там выход на залив, на Чумбурку[6]. Море здесь, правда, мелкое, как блюдце, но рыбное. Римляне в давние времена называли его Меотийским болотом.