Мы вышли к протоке.
— А вот уж это место. Видите, справа канал? По-местному — ерик. — Он кивнул на узкую протоку. — Называется Кутерьма. При нагоне воды этот ерик и отрезает нас от земли.
Мы поднялись на травянистый пригорок, который растворялся в песке. Какой-то человек стоял вдалеке, сгорбившись, без фуражки и, завидев нас, быстро ушел.
Море катило к берегу багровые плотные волны. Признаться, услышав рассказ Турща, я подумал, что «красная вода» объяснится просто — либо сработала оптическая иллюзия, подогретая суеверными страхами, либо вылиняла красная ткань, в которую завернули тело. Но волны, насколько хватало глаз, были именно цвета крови… не венозной, а скорее артериальной, ярко-алого оттенка. У самого берега волны закручивались бурым.
Фельдшер, запыхавшийся на подъеме, покрутил пальцами и, показав на воду, сказал, обращаясь к Турщу:
— Извольте видеть — опять! — Он повысил голос и продекламировал как со сцены: — «Вот ангел вострубил, и третья часть моря сделалась кровью», — и добавил уже совершенно спокойным голосом и с явным сожалением: — Бычка уморит.
У берега колыхалось пятно гниющей рыбы.
Турщ махнул, чтобы я поднялся выше на пригорок.
— А это что? — Я показал на серое строение на горизонте.
— Старый маяк на насыпном острове. Давно заброшен. Во-о-он, видите, «голощечина». — Я рассмотрел обнаженное песчаное место среди травы. — Это Гадючий кут. Нам туда нужно.
Вода зашла далеко на берег, плескалась у низкорослой ивы, вцепившейся корнями в песок, устроила овражки глубиной по колено. Если следы на траве были, то сплыли давно.
Я махнул фельдшеру. Он подошел ближе.
— Аркадий Петрович, ведь это вы осматривали тело?
Рогинский, задумавшись, приминал мокрую траву галошей и ответил не сразу.
— Ах да, я, кто же еще… Видимых следов насилия нет, — дословно повторил он объяснения Турща. — Впрочем, не было возможности провести полноценный осмотр. Как раз накануне снова… разные случайности, инциденты. К тому же стало известно, что краевое начальство обяжет товарища Турща привлечь к делу auctoritas[7] — врача из города.
Стена взъерошенного ветром рогоза — рыжая, вода поблескивает в просветах… Услышав шорох, я подождал: из зарослей вышла птица с тонким кривым клювом. У берега стебли рогоза были сильно примяты, я шагнул рассмотреть ближе.
— Нужны сапоги, если хотите зайти глубже, — остановил меня Турщ, подойдя и не вынимая рук из карманов.
Рогинский, приблизившись, с готовностью предложил:
— Пройду вперед? Гляну, может, сумеете пробраться.
Прыгая по кочкам, он угодил в ил, провалился, но выкрутился, как шуруп, в обратную сторону, цепляясь за камыши.
Турщ говорил, перекрикивая ветер:
— Тут редко кто ходит.
— Из-за цвета воды? Боятся?
— А что вода? — фельдшер наконец вылез, стуча ногами, стряхивая ил. — Это багрянка — красные водоросли, Rhodóphyta. Цветут, извольте видеть.
Рогинский прибавил, уже обращаясь только ко мне:
— Там неглубоко, а чуть дальше отмель. Пробраться можно, — и продолжил: — Явление довольно редкое. В прошлый раз пришлось на год кометы. И вот — снова! Накануне эти водоросли погнал к берегу «багмут» — северо-западный ветер. Аккурат в ночь перед тем, как здесь нашли тело девушки.
— Вот бы и разъяснили явление в клубе, товарищ Рогинский. — Турщ досадливо сморщился. — Предрассудков было бы меньше.
Фельдшер покрутил головой.
— Разубедить здешний народ невозможно, сами знаете. Да и веса среди местного населения у меня нет, вы не раз говорили.
Турщ отвернулся.
Обсыпанный как мукой шелухой рогоза и мелким мусором, я добрался до узкой полосы белого песка — отмели. Осматриваясь, наткнулся на почти целиком занесенный песком обломок лодочной обшивки. В ржавом металлическом кольце обрывок истрепанной веревки. Осмотрел, стараясь не слишком ворочать. Из-под доски выскользнула потревоженная гадюка, прочертила извилистую линию на песке.
На берегу я достал блокнот, набросал план места. Турщ наблюдал за мной, сунув руки в карманы. Фельдшер бродил неподалеку, шевеля тростью пучки острой травы. Я окликнул Турща:
— Где сейчас тот местный, который нашел ее? Австрияк. Я бы хотел поговорить с ним.
— Потолкуете, само собой. За день до этого, — он кивнул на камыши, — видели, что она говорила с ним. Точнее, спорила.