Я решил немедленно войти и донести обо всем тебе, о великий служитель бога. Но лишь только я сделал несколько шагов, как из хижины с ревом выскочил какой-то страшный зверь, похожий на собаку и бросился за мной.
Я увидел, как из глаз его и из пасти сверкнуло пламя того же мертвого огня… Я бросился бежать, чтобы поскорее донести вам обо всем, но страшный зверь настиг меня и вырвал сзади клок из моего хитона. Вот смотрите…
— Братья мои, доказательства на лицо. — раздался глухой голос верховного жреца. Нам предстоит теперь обсудить, какими мерами надлежит бороться с вредною для египетского народа проповедью финикийского жреца.
— Кто имеет что предложить?
Встал самый толстый из жрецов и сказал:
— Благочестивое собрание. Двух ответов быть
Не может: чужеземцы, покушающиеся на веру в богов и оскорбляющие его жрецов — достойны смерти…
— Да… Да… Смерть им… — пронеслось по зале гулом многих голосов.
И чей-то резкий и визгливый голос прорезал этот гул:
— Крокодилам их. Священным крокодилам…
И вот снова раздался глухой голос верховного жреца.
— Итак смерть… Но кто из вас возьмет на себя добровольно обязанность пойти и привести сюда дерзких хулителей нашей веры?
— Небсхед… Небсхед… — раздалось несколько голосов. Небсхед, вспомнив собаку и мертвый огонь, снова задрожал, побледнел и заплетающимся языком ответил:
— Нет, только не я… я сделал свое дело, донес о преступниках… я бежал… я устал… Только не я, пусть другие…
— Нет… нет… пусть Небсхед, — закричало снова несколько жрецов. — Он знаком с ними, он их видел, он знает, где они. Он лучше сделает это, чем мы…
Шум голосов и выкрики: «Небсхед, Небсхед!» все усиливались. Видно было, что желающих взять на себя поручение арестовать иноземцев не находилось среди жрецов.
Тогда верховный жрец снова возвысил голос и все смолкло.
— Пусть сделает это начальник храмовой стражи.
Завтра утром перед ковчегом бога Амона я произнесу заклинание и сделаю безвредными для стражи мертвый огонь и все колдовские действия финикийских волшебников. То же я сделаю и для того из жрецов, который будет сопровождать начальника стражи. Не бойтесь. Бог Амон оградит вас от злых чар.
Еще раз спрашиваю, кто возьмет на себя руководство арестом иноземцев?
Воцарилось снова неловкое молчанье и двое из жрецов вполголоса сказали: «Небсхед… Небсхед».
Верховный жрец гневно стукнул своим жезлом и крикнул с раздраженьем.
— Если так. то тебя я назначаю, Арамис Бен-Аиат.
Тот, кого он назвал, побледнел, встал и, заикаясь, пролепетал:
— Я… Я… болен… бо… бо… болит живот…
— Молчать… Я сказал — исполнить! — снова гневно крикнул верховный жрец и свирепо стукнул жезлом.
— Завтра, к полудню. — приказал он, — иноземцы должны быть в храмовом подземелье. Вечером по закате солнца при пенни священных гимнов священные дети Лила приведут наш приговор в исполнение.
Верховный жрец встал. 73 жреца поднялись с своих мест, подняли руки и до пояса склонились перед уходящим в свои покои верховным служителем бога Амона.
Совет жрецов закончился, жрецы расходились, ведя оживленную беседу о том, что им пришлось только что увидеть и услышать.
10. А НА РЕКЕ В ЭТО ВРЕМЯ…
А на реке в это время, всего лишь в одном километре от храма-веселый смех, плавание в перегонки, ныряние, брызганье, фырканье, бросание с берега в воду.
Даже Шарик, который всегда немного побаивался воды, развеселился и бегал по лужам так, что брызги разлетались фонтаном.
Купались уже больше часа. Это не хорошо, конечно, что так долго, но что поделаешь, когда такая египетская жара.
Да и не сплошь плавали и ныряли, а время от времени вылезали на берег, зарывались в горячий песок, валялись на песке, гонялись за Шариком, а потом опять прыгали в воду.
Дядя Масперо, выкупавшись, лежал на песке и думал о каких-то иероглифических надписях, виденных им когда-то на стене египетского храма в Карнаке.
— А что, дядя Масперо, не опасно купаться в Ниле, крокодилы не скушают? — прервал его размышления кто-то из ребят.
— Ничего… Купайтесь… Волков бояться, в лес не ходить. Вблизи людских поселений крокодилы, как и волки у вас, не особенно то любят водиться. Бывают случаи нападения, но редко, да и то больше на телят, на овец, когда они воду пьют или от жары лезут в воду.
— А хорошо бы крокодильчика поймать и в Лысогорск привезти, — размечтался кто-то из ребят. — Вот народу то сбежалось бы…
Ну, ребята, нора к Моне и Грише, а то они нас заждались,
Через десять минут ребята с песнями возвращались в деревню, не зная, не ведая, что они час тому назад верховным советом жрецов приговорены к смерти.
11. ЧТО БЫЛО ВЕЧЕРОМ
Солнце уже косыми лучами освещало землю, когда наши ребята и дядя Масперо с песнями подходили к деревне, где их ждали Гриша, Моня и Коля Сабуров.
Вся деревня высыпала на улицу из своих лачуг, заслышав незнакомое пенье. Со страхом старики и старухи смотрели на возвращающихся в их деревню волшебников, шептали заклинания и делали те же непонятные ребятам движения рукой в воздухе.
Шарик уверенно, точно домой, бежал по тропинке прямо к хижине Пинема.
Коля Сабуров и Гриша вынесли Моню на циновке наружу и теперь все трое весело встречали возвращающихся купальщиков. Из дверей лачуги на них смотрели хозяева, старая Хити, Пинем и Фоше.
Пришли и сейчас же посыпались взаимные вопросы, а когда они закончились, Ваня Петенко, подсаживаясь к Моне на циновку сказал:
— Ну, ребята, будем пить чай… здорово хочется после купанья, да и закусить не мешало бы.
— Вали ребята за хворостом, — распорядился Сережа, но исполнить это было не так-то легко. Ребята вернулись с пустыми руками.
— Бабушка Хити, дайте нам фунтика два навозу, — попросил Сережа, забыв совсем, что она не понимает по русски. Дядя Масперо, улыбаясь, перевел его просьбу.
И вот, когда солнце на западе погрузилось за далекие зазубрины дюн и стало быстро темнеть, у лачуги Пимена уже весело горел огонек.
Над огоньком висел пионерский походный чайник, а вокруг чайника сидела вся наша советская братва, Шарик, дядя Масперо, Фоше и дедушка Пинем. Бабушка Хити ни за что не соглашалась подсесть к огоньку. Она все еще побаивалась волшебников.
— Ну, начинай, ребята, «молодую гвардию», предложил Сережа. Ребята любили петь эту песню и она бодро и радостно зазвучала у костра под звездным пологом южной ночи.
На звуки ее сбежались молодые и старые египтяне, мужчины, женщины и дети, и плотной стеной окружили костер.
Отзвучала песня и полилась беседа.
— Ну, Фоше, расскажи нам, что у вас нового на постройке пирамиды. Поколотили тебя палками за опоздание? — спросил Масперо по-египетски и потом ответ его перевел нашим ребятам.
— Да, — с грустной улыбкой ответил Фоше. Раз двадцать надсмотрщик больно ударил меня палкой. Спина и плечи болят еще и теперь.
— Но как же вы позволяете себя бить? — с возмущением спросил Сережа. — Но Фоше не ответил на этот вопрос, а Масперо сообщил нашим ребятам, что египетские крестьяне такие яге крепостные, забитые и угнетенные, какими были русские крестьяне, когда в России правил царь и дворяне; на них смотрят, как на домашних животных и также при всяком удобном и неудобном случае бьют их палками, чтобы заставить работать до полного изнеможения.
Крестьянин или рабочий уходит на работу утром на заре и возвращается только с заходом солнца.
Заработка, добываемого с таким трудом, едва хватает на пропитание семьи. Плата выдается большой частью натурой: несколько четвериков хлеба, отмеренного скаредной рукой, несколько мер масла, несколько соленых рыб-вот и все, что рабочим выдается за месяц непрерывного тяжелого труда.
— Дядя Масперо, скажите Фоше, что так больше жить нельзя, что надо устроить вооруженное восстание и послать ко всем чертям фараона, наместников, жрецов и прочую сволочь! — сказал Сережа Ступин.