Меня доставило на верхний этаж, сказал Томас, где за столом я обнаружил человека в маске. Маска была ростом с самого человека и вытесана из древесного ствола, по характеру она была африканской и работали над ней стамесками весьма умело, а то и, быть может, весьма умело мотыгами, напоминала она человечье лицо в том, что в ней явлено было пять отверстий, ушей не имелось. Человек в маске сказал, что я не прав, и всегда был не прав, и всегда буду не прав и что он не намерен больно меня уязвлять. Затем он больно меня уязвил — документами. Потом спросил моих спутников, созреваю ли я. Он стареет, ответил тот из двоих, что был выше, и все присутствующие кивнули, это, разумеется, правда, и человек в маске выразил удовлетворение. После чего, обернув меня в джеллабу тридцати оттенков бурого, они переместили меня в «лендровер», кой незамедлительно отровировал на широкую засушливую равнину на расстоянье в несколько сот миль, периодически останавливаясь заправиться горючим и водой в мятых канистрах, выжимаемых из не склонных к сему развязных сержантов, разжиревших и не в форме, на интендантских складах по пути следования. Где же обед? недоумевал я, вспоминая первый день, курицу, огурцы, картофельный салат. По другую сторону пустыни мы наткнулись на болото, огромные сосучие травы, клоками всаженные в зеленую слизь, мы сменили «лендровер» на пирогу, и с одним из моих спутников, гребущим в носу, а другим, правящим шестом в корме, я же посреди, отправились по сырой ноющей поверхности, громадные кипарисы кочевряжились и огрызались окрест нас со всех сторон, а двухдюймоворостые древесные мартышки болтались с оных на одной руке, словно плоды зла. В перерыве между греблей и правлей, когда нос пироги уткнулся в сальную кочку, они набили себе трубки вогким табаком, извлеченным из портфелей-дипломатов, от коего мне ничего не предложили, и вновь нанесли мне урон, жесткими словами. Но казалось, они утомлены, больно мне было меньше прежнего, они мне сказали, что я не прав и проч., но добавили, что становлюсь я, чрез посредство их любезных знаков вниманья и угасанье нынешнего века, а также назиданий наземного путешествия, менее неправ, нежели прежде. Мы едем повидаться с Великим Отцом Змием, сказали они, а Великий Отец Змий соблаговолит, коли разгадаю я верно загадку, оделить меня благом, но каждому клиенту полагается одно благо, и загадку верно я не разгадаю никогда, поэтому надежд, сказали они, слишком уж возлагать не резон. Я отрепетировал в уме все загадки, что знал, стараясь прилатать правильный ответ к правильной загадке, а покуда я эдак приводил свои чувства в беспорядок, мы вновь оттолкнулись в мерзостную воду, вдали я расслышал ревенье.
Я утомлен, сказал Мертвый Отец.
Мужайся, сказал Томас, скоро закончится.
Ревенье, сообщили мне они, было гласом Великого Отца Змия, требовавшего крайних плотей непосвященных, но мне ничего не грозит, моя крайняя плоть уступлена давным-давно, хирургу в больнице. Подбираясь ближе сквозь сплетенье лоз, я различил очерк змея громадной величины, державшего в пасти своей лист жести, на коем что-то было начертано, ревы громыхали жестью, и я не сумел разобрать посланье. Сторожа мои выволокли пирогу на клок земли, где покоилось чудовище, и подступили к нему с сугубым почтеньем, а кто б нет, крича в ухо ему, что я прибыл на проверку загадкой и для выигрыша себе блага и что, если он к тому расположен, они примутся облачать его к загадыванью. Великий Отец Змий весьма благосклонно кивнул и, раскрывши рот свой, выпустил из него лист жести, кой с оборотной стороны своей отдраен был до яркости зеркальной. Мои сопровождающие установили зеркальную его сторону таким манером, чтобы тварь могла рассматривать себя с любовью, покуда происходят вкруг него хлопоты, я же тем временем задавался вопросом, возможно ли мне будет подползти под низом у него и прочесть написанное там. Сперва обернули они Великого Отца Змия в тонкую бельевую мелочь мягкошепотной изменчивой тафты цвета румянца, извлеченной из гардероба красного дерева габаритов изобильных, расположенного за ним, сражаючись с полчаса за то, чтобы покрыть всю его немалую длину.