Мертвый Отец подождал аплодисментов.
Буря аплодисментов со стороны людей!
Спасибо, сказал Мертвый Отец, спасибо.
Продолжительные и пылкие аплодисменты. Свист. Топ ножной. Размахиванье носовыми платками (женщины).
Спасибо. Спасибо.
Чудесная речь, сказал Томас.
Великолепная речь, сказала Джули, не подпишешь ли мне программку.
Спасибо, сказал Мертвый Отец, конечно.
Вполне исключительно, сказала Эмма, что это значило?
Спасибо, сказал Мертвый Отец, это значило, что я произнес речь.
Прекрасно исполнено, сказал Томас, ты на обед свободен?
Спасибо, сказал Мертвый Отец, думаю, да.
Джули утирала чело Мертвому Отцу — своим носовым платком.
Давненько уж я подобного не слышала, сказала она, весьма давненько, вообще-то со студенчества.
Спасибо, сказал Мертвый Отец.
Людям очень понравилось, сказал Томас.
Да, сказал Мертвый Отец.
Положительно на краешке стула ерзала, сказала Эмма, говоря образно.
Спасибо, сказал Мертвый Отец, не два пальца обоссать.
Довольно! сказала Джули.
С чего это, спросил Мертвый Отец, лишь мне одному из всех участников этой экспедиции не позволен поганый язык?
Потому что ты старый пердун, сказала она, а старые пердуны должны быть исключительно чисты языком, дабы смягчать отвратительность своего старопердунства.
Мертвый Отец дернулся, натянувши трос.
Гляньте, как у него красное к верхушке подымается, отметила Эмма.
Мертвый Отец ринулся вдоль по дороге, трос его за ним.
Он опять намерен это сделать, сказал Томас.
Ускоренным шагом они последовали.
Мертвого Отца они обнаружили стоящим в лесу, истребляющим. Сперва он истребил зайца-беляка, разрубивши его напополам одним махом, а затем истребил он ехидну, и потом он истребил двух рыжих намбатов, а затем, вихрем крутя огромный клинок над головою, он истребил валлаби и лемура, и трио уакари, и коату, и кальмара обыкновенного. После чего, перемещаясь тудой и сюдой по зеленой тропинке, в ярости своей он расправился с макакой и гиббоном, и с четверкою невинных шиншилл, что праздно стояли близ, наблюдая сию великую бойню. Затем передохнул он, стоючи, вонзив кончик меча своего в землю и сложивши длани на его рукояти. Потом сызнова, будто бы охваченный припадком, занялся кровавой своею работой, истребивши луговую собачку и бобра, и суслика, и динго, и медоеда, и выдру, и домашнюю кошку, и тапира, и поросенка. После чего гнев его распалился, и потребовал он булат еще большего веса и длины, кой и был принесен ему метафорически присутствующим охотничьим слугою, и, схвативши его двумя своими изящно вылепленными и благородными руками, поднял он его над головою, и всякая живая тварь в пределах его досягательства задрожала, а всякая мертвая тварь в пределах его досягательства вспомнила, как такою стала, и сами древеса лесные, казалось, воистину съежились и отступили. Затем Мертвый Отец истребил бородавочника и пятнистого олененка, и доверчивую овцу, и юную козочку, и игрунку, и двух борзых, и собаку для охоты с приманкой. После чего, злобно пхнувши благородной и изящною ногой горы истребленных, сырых и липких трупов, орошавших землю кровью со всех сторон, он прочистил себе путь к компании пялящихся пеликанов, во мгновенье ока откромсавши мягкие белые тонкие шеи их от тел. Затем он истребил казуара и фламинго, и птицу поганку, и цаплю, и выпь, и пару уток, и орущего павлина, и танцующего журавля, и дрофу, и якану, и, стерши священный пот с чела своего отделанным горностаем рукавом, истребил вяхиря и какаду, неясыть и полярную сову, сороку и трех галок, ворону и сойку, и голубку. После чего потребовал он вина. Принесли ему серебряную плоскую бутыль, и осушил он всю ее одним глотком, между прочим поглядывая краем рубинового ока своего на маленькую игуану, что растаяла в ужасе на ветви древесной. Затем отшвырнул он серебряную бутыль в объятья вымышленного виночерпия, оросивши гипотетически белое облаченье виночерпия киноварью (предположительно) вина, и раскроил игуану на две половины острием меча своего с тою же легкостию, с каковою изощренный в таинствах разделывает рыбу. Потом Мертвый Отец возобновил мечебуйство свое уже всерьез, истребляя различных мелких зверюшек всевозможных разновидностей, да так, что горы громоздились, исходя паром, ошуюю и одесную от него с каждым страстным его шагом. Жаба сбежала.