— Он не мог уйти; я видел, кажется, что он шел за нами, — заметил другой.
— Может быть, с ним вдруг сделалось дурно, — сказал третий.
— Да, должно быть, — подтвердил четвертый, — я совершенно ясно видел, как он при вести, сообщенной нам братом Муцием без всякого предуведомления, ужасно побледнел. Он закрылся платком, точно у него вдруг пошла носом кровь.
Казалось, никто еще и не подозревал настоящей причины, почему молодой человек так поспешно скрылся.
— Все равно! — начал опять первый из говоривших. — Его нужно отыскать. Он, верно, отправился домой. Пойдемте к нему, братья!
Не теряя времени, все общество направилось к дому Мартино, где, как нам известно, проживал Ланглад. Когда они дошли до угла улицы, то, к своему немалому удивлению, увидали перед его домом дорожный экипаж и кучера, собиравшегося к поспешному отъезду. Их удивление удвоилось, когда они заметили в ту же минуту Ланглада, выходившего из дверей дома и поспешно приближавшегося к экипажу. Молодой человек нес под мышкой сундучок, а в другой руке дорожную сумку. Не обращая внимания на оклики приближающихся к нему каменщиков, он направлялся к дверце экипажа. Но в ту самую минуту, как он хотел вскочить в него, у него выскользнул из-под мышки сундучок и с громким треском ударился о мостовую. От сильного удара о камни, крышка отскочила и все бывшие в сундучке вещи: золотые и серебряные часы, разные сосуды из того же благородного металла и другие драгоценности рассыпались по земле.
При виде этого каменщики, бывшие только уже в нескольких шагах от дома Мартино, остановились на секунду как вкопанные, но в следующую же секунду бросились с громким криком: «Держите убийцу!» к экипажу.
В голове у всех промелькнуло страшное подозрение. Лежащие на мостовой часы и драгоценности, признанные за вещи, похищенные у Минса, поспешное бегство Ланглада, все это стало слишком очевидным доказательством виновности молодого человека, чтобы иметь насчет этого хотя малейшее сомнение.
Улица была малолюдная, на ней лишь кое-когда показывались одинокие прохожие, и покамест они успели понять, в чем дело, Ланглад мог бы давно уже оказаться в безопасности, если бы ему удалось вовремя уйти от своих собратьев.
Увидев угрожавшую ему опасность, он вскочил в экипаж, выскочил с противоположной его стороны и со всех ног пустился по улице, опрокинув двух полицейских, загородивших было ему дорогу.
Добежав до монастыря целестинов, он стал просить, чтобы его впустили, но получил отказ. С отчаянием оглядывался он кругом, — его преследовали, гнались за ним по пятам, со всех сторон сбегался народ, созванный каменщиками, и он, наверное, стал бы жертвой его ярости, если бы в последнюю минуту ему не пришла в голову счастливая мысль.
Точно гонимый фуриями, бросился он снова вперед по улицам к воротам св. Роха. За этими воротами, почти в четверти часа ходьбы от города, стоял монастырь францисканцев. Если его пустят туда, то он спасен, будет в безопасности, по крайней мере на время.
Но за ним гналась разъяренная толпа, и один носильщик уже хотел схватить его, как раскрылись ворота и францисканский монастырь доставил ему убежище. Когда ворота за проскользнувшим преступником закрылись, в толпе раздался рев ярости и тысячи проклятий огласили воздух против ордена, присвоившего себе право укрывать убийцу от земного правосудия. С трудом, при помощи обещания, что Ланглад все-таки будет в руках правосудия, удалось полицейским чиновникам успокоить толпу и уговорить ее разойтись.
Но не так-то легко было исполнить обещание. Одной из особенных привилегий францисканского ордена, бывшего тогда во всей силе, было то, что если преступник прибегал к покровительству ордена, то светская власть теряла над ним всякие права, и он подвергался только суду духовному. Но этот последний наказывал по своим статутам, предписывавшим бичевание и пост, но не допускавшим смертной казни. Последняя применялась только тогда, когда преступление касалось непосредственно церкви, например, за кощунство над причастием, соблазн или изнасилование монахини; в этих случаях преступника замуравливали, то есть закладывали в стену, насмерть. Но так как Ланглад не учинил ни одного из этих преступлений, то было сомнительно, чтобы он подвергся этой последней казни.
Следовательно, светская власть ничего не могла сделать, и как поступить с Лангладом за его преступления, — было предоставлено на произвол францисканцев. Никто не помнит, чтобы убийце удавалось находить у них убежище и покровительство. Но если кто входил в церковь, чтобы схватить преступника, тот подвергался высшей степени отлучения, и ни один человек в Авиньоне не отважился бы на такое чудовищное дело. Поэтому необходимо было выхлопотать разрешение архиепископа и папского легата, за которым на следующий день и обратились.