Однако он по рации уведомляет Салливана, что надо сворачиваться, отправляет полицейских в форме обратно в участок, где они получают новое задание, а полицейских в штатском — в Риверсайд-парк, чтобы те помогли прочесать парк и найти Уэнделла Ная.
— Но откуда вы знаете, что он в парке? — волнуется Прист, когда Мики отключает рацию.
— В любом случае успокойтесь, мистер Прист. Он шел не к вам. И уж конечно, теперь ни к кому не пойдет. Он ранен и, вероятно, умирает. Мы готовы взять его на всех мостах, а уличное движение — сплошная пробка.
— Я чувствовал бы себя уютнее, если бы вы остались, пока я не вызову по телефону друзей, — говорит Прист. — По крайней мере телефоны еще работают.
Мики согласно кивает:
— Позвонить друзьям — мысль хорошая, если вы от этого будете чувствовать себя лучше, но нам надо ехать.
Даже при свете свечей отчетливо видно, как блестит лоб Приста.
— Удачи вам с новой школой, сэр, только убедитесь, что двери по-прежнему заперты. — С этими словами Мики покидает комнату и дом, а Прист из окна второго этажа смотрит, как полицейские уезжают.
«Этот детектив, вероятно, прав. У меня нет совершенно никаких причин бояться».
Роберт Прист, специалист по городскому развитию и планированию, судя по слухам, убийца собственного отца, стоит в огромном холле своего дома, окруженный гобеленами и восточными коврами, и со всем своим влиянием и богатством не в состоянии включить проклятое электричество, а заодно и домашнюю сигнализацию. Словно на дворе четырнадцатый век, а не двадцать первый. Слава Богу, что есть телефоны. Дозвонившись до племянника Джоуи, он велит ехать прямо к нему, захватив пару друзей.
«Я мог бы позвонить Эйдену, но это невозможно».
Надо убедиться, что двери заперты. Детектив посоветовал. «Так что же он, черт побери, имел в виду? — внезапно думает Прист. — Что двери не были заперты?»
И он начинает обход дома, держа в одной руке стакан с виски, а в другой фонарик, и чувствует себя при этом взломщиком в собственном доме.
Передняя дверь заперта. Хорошо.
Окна гостиной заперты.
Столовая в порядке, ванная комната внизу тоже.
В рабочем кабинете все в порядке. Спальня для гостей на замке. «Надо позвонить в полицию и пожаловаться на полицейских, которые уехали раньше времени», — думает Прист. И когда он приближается к последней комнате, что ведет наружу, в нем прибавляется уверенности и вскипает негодование.
Пошатываясь, Прист входит в большую, лазурного цвета кухню с оборудованием из нержавеющей стали, беспокойный, как пятилетний мальчик, прислушивающийся к стукам за окном в три часа ночи.
Прист давно знает, что он патологический трус, знает это с пяти лет, когда обмочился, испугавшись мальчика на детской площадке, который отнял у него пластмассовый совок. В школе избегал спорта. В колледже никогда, как другие ребята, не рисковал бывать в злачных местах города. Став взрослым, он разбогател и нанял охранников — именно они, следуя приказам Приста, убили его отца и постоянно отпугивали конкурентов; они же следили и за Уэнделлом Наем.
Но до нынешнего вечера у Приста не было нужды смотреть в лицо своему давнему тайному пороку.
По сути дела, он убедил себя, что теперь он вовсе не трус. В конце концов, он приказывал убивать людей. Он рисковал оказаться под арестом и попасть в тюрьму из-за своего бизнеса. Он подобрал команду из самых безжалостных людей в городе, ориентируясь на их слова, когда они говорили о том, чтобы «заткнуть рот» оппозиции, «заставить замолчать» критиков, «прибить» любого мешающего достижению их целей.
«Эти детективы поняли, кто я такой, и я это знаю».
Прист злится на Воорта и Мики, и эта мысль отвлекает его, когда он входит в кухню.
А это означает, что у него уходит чуть больше времени на то, чтобы увидеть в четырех шагах от открытой стеклянной двери навалившегося на стол мужчину.
Прист застывает на месте, его взгляд прикован к пистолету, который лежит возле сахарницы, в дюйме от руки мужчины. Вся кухня залита электрическим светом.
Прист не в силах пошевелиться. Ноги подкашиваются. Человек не произносит ни звука, и Прист не двигается. Ужас, спиртное и ослабленная реакция соединились. Кажется, что земля извергла этого человека, а от полумертвого голоса, исходящего от фигуры, трясущиеся ноги Приста становятся словно резиновыми.
— …сядь…
Это не человеческий голос — в нем нет интонаций. Этот голос, который приносит с собой запах дождя и мокрой земли, так далек от живого, что, должно быть, его хозяин — инопланетянин, манипулирующий голосовыми связками мужчины.
Прист заставляет себя двинуться вперед, все еще держа фонарик и не отрывая глаз от мокрого пистолета. Стул скрипит, как ногти по классной доске. Прист чувствует запах дерьма и еще чего-то отвратительного, грязного, вырванного из нутра мужчины. Он с усилием отводит взгляд от пистолета и смотрит на осевшее, потустороннее тело с длинной фальшивой бородой и в широкополой шляпе. Ощущает запах мочи, смешанный со сладковатым густым ароматом, — похожий запах присутствовал на месте автокатастрофы, когда он был слишком напуган и не нашел в себе сил помочь вытащить окровавленные тела из машины.
Уэнделл едва шевелится. Ему не хватает воздуха. Ясно, что он агонизирует, и Прист вспоминает слова Мики о том, что этот человек «сильно ранен».
«Я просто посижу здесь. Сделаю все, что он скажет. Может быть, он умрет».
— …Робертттт… Прист…
Пистолет не то что у него в руке, но довольно близко к ней, гораздо ближе к Уэнделлу, чем к Присту.
— …ты убил… моего сыннна…
— Я не убивал.
Прист понятия не имеет, откуда у него появляется дар речи. Это равносильно тому, что солдат идет по полю боя в атаку, прямо на стреляющего противника. Единственная мысль — задержать Ная, пока он не ослабнет или пока не придет Джоуи и поможет.
— Уэнделл? Вас так зовут, да? Не знаю, кто вам такое сказал. Не знаю, думаете ли вы, что я убийца, но вы ошибаетесь, уверяю.
Мужчина передвигается еще на дюйм. Дыхание еле слышно.
— Полиция сказала, что вы считаете меня причастным. Но я никогда не работал в той школе, даже никогда в ней не был. Не могу представить, почему кто-то связал меня с тем, что случилось…
Уэнделл стонет и прижимает свободную руку к левой стороне внизу живота. Прист видит, что на одежде с этой стороны больше пятен.
— Может, воды?
Уэнделл отрицательно качает головой. Он бережет силы и не хочет воды.
Свободная рука поднимается, и в этот страшный миг Прист уверен, что сейчас раздастся выстрел. Но Уэнделл просто лезет во внутренний карман и достает из него что-то маленькое и серебристое, а затем толкает это по столу. В блеске молнии Прист видит металлический корпус магнитофона.
— Включи… запись.
Ничего хорошего. Это действительно страшно. Просто невозможно, чтобы нечто о прибылях Приста было записано на кассету. Но свободная рука Уэнделла, вся в крови, добралась до пистолета и Прист берет магнитофон и нажимает кнопку с надписью «Воспроизведение».
Он слышит слабое жужжание.
И почти слабеет сам, потому что узнает голос на пленке. Это Эйден Прайс.
«Шесть лет назад вы перешли границу и теперь делаете то же самое», — говорит Прайс.
Боже, он был у него в кабинете!
«Сажайте Арлину и детей в самолет».
Прист кричит.
Ему снова четыре года. Слезы катятся по щекам и падают на воротник. Его трясет, и он не в состоянии ни о чем думать, что-то слушать. Его мозг перестает работать.
Прист способен только на шепот.
— Пожалуйста, не делайте мне больно.
Мужчина напротив его не двигается.
Прист твердит:
— Простите меня. Простите. Простите.
Уэнделл соскальзывает чуть больше, и голова утрачивает всякое подобие жизни. Подбородок отваливается. Кухню внезапно наполняет терпкий запах свежей мочи.