В молчании все четверо пристально смотрят на записку, словно благодаря объединенной воле может снизойти некое откровение. Воорт не может решить, какая из половин послания самая зловещая: угроза или утверждение, что он виновен.
Не стоит и гадать.
Шепотом Воорт повторяет:
— «Жди еще три трупа к полуночи».
9.21 — электронные часы на подоконнике тихо гудят, ритмично отмечая внезапное возникновение критического времени.
— Ясно, — снова подает голос Ева, — автор записки убежден, что, когда мы узнаем о неких ваших деяниях, это объяснит произошедшее. Думайте же, Воорт. Почему послание адресовано вам?
— Откуда мне знать? Кто бы его ни написал — он псих.
— Мы не говорили, что это он, — произносит Динс.
— Он, она — какая разница? — резко отзывается Воорт, несмотря на то что знает: на месте заместителя мэра он действовал бы так же. В прошлом месяце Динс только и делал, что слушал вранье коррумпированных полицейских.
Воорту кажется, что буквы становятся крупнее и чернее, уплывают со страницы и проплывают у него перед глазами. Бумага гладкая и такая же белая, как, вероятно, сам Воорт. То, что записка не в пакете для улик, говорит Воорту об отсутствии на ней отпечатков пальцев.
Динс, друг мэра, советник и охранник, говорит:
— Ну что ж, исходным моментом угрозы на первый взгляд, кажется, являетесь вы.
— Какой-то преступник мстит мне за арест.
— Но почему Габриэль Вьера и почему сегодня? — спрашивает Динс.
— Давайте, Воорт, — вступает Азиз. — Вы герой, всем нравитесь. Члены вашей семьи были полицейскими задолго до появления департамента полиции. Может быть, в ваших действиях и нет ошибки. Может быть, все совершенно объяснимо. Стрелок считает это промахом, но он может ошибаться. Поведайте нам. Не заставляйте нас выяснять.
— Мы все равно все узнаем, — повторяет Динс. — И замучаем до смерти.
— Понятно.
— Кто-нибудь угрожал вам в последнее время? Телефонные звонки? Письма?
— Нет.
— Любые дела передаются в суд; значит, кто-то хочет вас дискредитировать, — предполагает Ева.
Воорт задумывается.
— Нет.
— Может быть, это Мики сделал промах. Ваш напарник. Вы-то сами ничего не сделали, но выручили его.
— А я верю Воорту, — говорит Азиз Еве и Динсу.
— Проверьте меня на детекторе лжи, — предлагает Воорт.
Азиз и Ева удивлены. Полицейские профсоюзы всегда усиленно боролись за то, чтобы полицейских никогда не проверяли на детекторе лжи. По сути дела, профсоюзы запрещают своим членам идти на подобное. Гражданские? Подключайте к аппарату как можно быстрее. Полицейские? Забудьте об этом. Только не их. Никогда в жизни.
— Вы уверены? — медленно задает вопрос Азиз. В глубине души он склонен к проверке. — Подтвердите, что это была ваша идея?
— Я откажусь от адвоката. Вы напрасно тратите на меня время.
— Мы сами решаем, на что тратить время, — отвечает Динс. — Кроме того, детекторы лжи не всегда точны. Потренировавшись, можно научиться контролировать биение сердца. Что скажете, если мы пошлем к вам домой людей для небольшой проверки?
Воорт мысленно представляет детективов, прибывающих на день рождения. Открытые шкафы, вопросы к Камилле и Джулии, пустые ящики, изучение содержимого письменных столов.
Возникшее болезненное чувство превращается в гнев.
— Если вы еще не сделали этого, то это большой прокол с вашей стороны, — отвечает Воорт.
— Хотите быть занудой? Ладно. Мне нравится иметь дело с занудами.
— Не перекладывайте на меня свои промахи.
Воорт замечает, что Мики уже не видно в офисе с клетушками; это значит, что детективы отвели его куда-то допрашивать. «Если вы с Воортом взяли деньги, — говорят ему, — если карты, наркотики или женщины… если Воорт спал с Габриэль Вьера… если вы оба замараны, выдайте его нам». Убеждение, уговоры, предложение сделки. Дают те же обещания, что Воорт и Мики сами постоянно предлагают подозреваемым.
— Полегче, Томми, — хочет разрядить обстановку Азиз. Он поднимает руки, как рефери во время матча, и извиняющееся смотрит на Воорта, которому внезапно приходит в голову мысль, не разыгрывается ли перед ним игра высшего класса в хорошего и плохого полицейских. Воорт размышляет, а верит ли ему вообще Азиз. — Поймите, — продолжает Азиз, — на нас давят. И мы вынуждены задавать такие вопросы.
Воорт немного успокаивается и, зная Азиза, думает, что еще собирается предпринять новый комиссар.
— Вы дадите пресс-конференцию?
— Мы не можем хранить дело втайне, не можем допустить, чтобы люди потом говорили, что мы сидели на нем, что у нас была информация и мы скрыли ее. Может быть, кто-то поможет, прежде чем ситуация ухудшится. Нам надо дать журналистам эту возможность.
— Позвольте мне сделать заявление, — просит Воорт.
Пауза, а затем Ева, обдумав его слова, кивает:
— Давайте. Своим виноватым видом вы будто говорите: «Не знаю, что я сделал, но мне ясно, что я совершил какую-то страшную ошибку».
— Я попрошу убийцу связаться со мной и гарантирую телефон без прослушки.
— Начну я, а вы следом за мной, — предлагает Азиз. — Начнем минут через десять.
Воорта подташнивает.
— Если ваше предложение не сработает, то по крайней мере все будут знать, что вы не остались в стороне, — замечает Ева.
— Все это может оказаться блефом, — говорит Воорт, больше надеясь, чем веря сказанному. — Черт побери, в этом журнальном очерке упомянута дата моего рождения.
— А ваш дом в самом деле стоит четыре миллиона баксов? — спрашивает Динс тоном, который наводит Воорта на мысль, что заместителю мэра подозрителен любой полицейский, имеющий столько денег, и что ему безразлично, объяснила статья его огромные вложения или нет.
«Неужели возможно, что я каким-то образом стал причиной всего этого? Неужели я где-то допустил промах?» — размышляет Воорт.
— В нашем распоряжении специалист по детектору лжи, — произносит Ева, ее голос звучит мягче. — Отличный специалист. Его обычно вызывает Министерство обороны. Он проверял советских перебежчиков.
— Тогда я буду в хорошей компании.
— Мы не станем говорить, что вы и впрямь что-что сделали. Мы скажем, что такое возможно, упомянем ваш великолепный послужной список. Мы скажем, что, вероятно, записка является ложным следом и что ее автор просто разобижен.
«Мы», — отмечает Воорт. Ее слова звучат так, словно врач-онколог говорит больному: «Мы нуждаемся в операции».
И не важно, что говорят люди в комнате. Истина заключается в том, что на телевидении он собирался сказать о гневе на департамент полиции, который называет его в качестве возможной причины убийства. Воорт знал, что в течение часа город охватит страх, особенно потому, что никто не знал, какое это убийство — намеренное или случайное. Дикторы «Последних известий» ворвутся в регулярное вещание. Посетители баров и супермаркетов, строители в перерыве будут тыкать в строки краткого содержания последних известий на телеэкранах и, уставясь на фото Воорта, спрашивать друг друга: «Что же натворил этот тупой засранец?»
— Я хочу заняться этим делом, — говорит Воорт Еве.
— Вы и занимаетесь, — отвечает она, но все они знают правила полиции: полицейскому, находящемуся под следствием, не позволяют вести дела. — Пресс-конференция будет большим подспорьем, — продолжает Ева. — А вы поможете своими старыми рапортами — как вы знаете, их надо поднять и просмотреть. Может, что-то и найдете. Думайте, вспоминайте.
— Я не это имею в виду, — настаивает Воорт, а Динс с уверенностью отрицательно качает головой, словно говоря, что этому человеку ни за что нельзя давать свободу действий.
Сердце Воорта колотится, в ногах чувствуется слабость. До этой минуты он и подумать не мог, что в департаменте его будут подозревать. Черт возьми, еще школьником он проводил дни на Полис-плаза: бродил по помещениям, играл с собакой комиссара, учил у детективов правильно заполнять рапорты и даже выезжал с отцом на места преступлений. В уик-энды он слушал рассказы своих дядей о том, как Воорты сорвали планы мятежников в ходе Гражданской войны и захватывали гангстеров во времена «сухого закона». Он пошел на свое первое профсоюзное собрание, когда ему было всего семь.