— Ха-ха-ха! Ты наивен.
А потом прибавили, нахмурившись:
— Если ты будешь говорить о Слове, мы бросим тебя в это озеро.
Тогда я собрал все свои силы, рванул веревки и освободил окровавленные руки.
И черные люди, испуганные моей решимостью, боязливо бросились ко мне, чтобы удержать меня. Их было много, а я один. Но в руках у меня было грозное оружие: отчаяние и желание. И первого, кто бросился ко мне, я ударил рукой по его самодовольному лицу с кривой улыбкой. И на этом лице остался след от моей окровавленной руки.
Началась борьба.
И я заметил, что есть у меня союзница: земля. Она колыхалась под их ногами, и они падали, жалкие, ничтожные, безобразно размахивая длинными костлявыми руками.
И, оттолкнув их, я бросился бежать к озеру, а они, распростертые на земле, судорожно хватались за мою одежду и я с трудом отдирал их назойливые пальцы.
В борьбе я весь испачкался кровью. Сердце со страхом колыхалось у меня в груди. Стонал мозг. А я все бежал, бежал.
А сзади слышался визг:
— Сумасшедший! Сумасшедший!
И справа, слева лежали тяжелые, немые камни.
Камни смотрели укоризненно и укоризненно молчали.
— Что это за камни? — подумал я.
И тотчас я ответил себе:
— Это гробы.
И я засмеялся:
— Ха-ха-ха! Гробы! Ха-ха-ха!..
Мне казалось раньше, что озеро близко, но его все еще не было. Я бежал, задыхаясь, прижав кулаки к левой стороне груди, потому что чувствовал боль в сердце.
Мои мучители не поспевали за мной и издали кричали:
— Сумасшедший! Сумасшедший!
Я взглянул на нелепый красный месяц. Он смотрел прямо на меня — и так же укоризненно, как гробовые камни, и, казалось, говорил:
— Напрасно! Все напрасно!
А сверху звучало небо. Ах, какой это был гимн! Пели облака и пели звезды. И среди звезд высоким, звонким голосом пел эфир.
— Не хочу! не хочу! — бормотал я и мчался вперед. И ветер свистел над ухом:
— Вз-вз… Назад, назад… Вз-вз…
А сзади едва доносился до меня глупый визг:
— Сумасшедший! Сумасшедший!
Вот и озеро, густое и красное.
И тогда я зажмурил глаза и бросился в него. Но оно не хотело принять меня, волны поддерживали мое тело и шептали мне на ухо:
— Слова нет среди нас. Слова нет! Слова нет!
Я понял, что это правда, и поплыл на тот берег.
А на том берегу опять лежали мертвые камни, бродили какие-то серые тени, шуршали крыльями темные птицы, — и все шептало, как месяц:
— Все напрасно! Все напрасно!
А вдали виднелось новое озеро, такое же густое и красное. И я хотел думать, что Слово там, за этим озером, на том берегу.
Ко мне подползла большая склизкая ящерица и забормотала:
— Слова нет! Слова нет!
Я наступил на нее ногой и гордо крикнул прямо в лицо немым камням:
— Я найду Слово!
И эхо насмешливо повторило мой крик:
— Слово! Слово!
ЧТО-ТО ЧЕРНОЕ[3]
Viens-tu troubler, avec ta puissante grimace La fete de la Vie?..
Оно подкралось незаметно, как вор, подкралось во тьме, освещая себе путь зеленым глазом. Оно наполнило все вокруг своим черным дыханием, проникло ко мне в сердце, разлилось с кровью по моим артериям, затуманило мне мозг… Я ждал, мучился, рвался, ненавидел, страдал, приходил в отчаяние и, главное, ревновал, болезненно ревновал.
Началось это вот как. Однажды поздно осенью я поехал с ней на лодке в этот проклятый парк. Уже темнело. Над рекой висела какая-то непонятная серая и влажная масса. Вокруг никого не было видно. Нервными взмахами весел я быстро гнал нашу лодку, стараясь поскорее покинуть город с его жесткими улицами, равнодушными стенами и этими черными, длинными трубами, которые я ненавижу, как подневольный труд. Жалкие городские фонари бежали от нас прочь; их робкое пламя мелькало все реже и реже и, наконец, исчезло совсем. Зато подняла свое бледное, тревожное лицо луна и загадочной, дрожащей улыбкой осветила фигуру моей спутницы, которая сидела впереди меня, на руле.
Тогда она сказала мне:
— Как хорошо и как страшно. Посмотри, вон, налево, на берегу — точно огромный саркофаг.
Я обернулся. Там, во мраке, протянулось какое-то одинокое, длинное, низкое каменное здание, похожее на гробницу, такое же печальное. Мне было неприятно видеть его и я еще быстрее погнал нашу лодку, чтобы поскорее уплыть от странного, серого гроба. Но внутри меня осталось какое-то неприятное чувство: как будто осколок гробницы попал ко мне в душу.
4