— Обыскать их!
Солдат с рыжими усами, лихо закрученными, взялся за шубу Вениамина, молвив:
— Раздевайся, барин.
После обыска, когда друзья надели свои холодные и влажные шубы, валявшиеся на снегу, жандарм сказал им, смеясь:
— Ну, проваливайте… Живо… Марш!
Они пошли вдоль набережной, прислушиваясь к солдатскому говору и смеху, звучавшим из мрака, в котором скрывался мост.
— Какая неприятная история, — сказал художник, вздрагивая при воспоминании о том, как солдатские руки обшаривали его.
— Мои розы! — вздохнул поэт, и ему представились нежно-алые лепестки, растоптанные на снегу.
— Мы, однако, попробуем перебраться на тот берег, — заметил Николай, — нас пропустят, вероятно, через Чугунный мост.
— Разумеется, — сказал Вениамин, чувствуя, что он не может не увидеть Маргариты и не прочесть ей новый сонет, ей посвященный.
Снег перестал идти, и среди перистых облаков медленно текла луна, почти полная, закутанная полупрозрачною пеленою. От ее холодного огня лучился неверный и таинственный свет, и при взгляде на черные тени, которые легли теперь по земле и стенам в разных местах, падало сердце, замирая жутко и сладостно.
— Как хорошо, — прошептал художник, улыбаясь, — гармония белого и черного. Как хорошо!
— Да, прекрасно, — согласился поэт. — Явно, что мы не одни сейчас: живые и мертвые, и, быть может, еще не рожденные во времени — все присутствуют сейчас незримо: я слышу голоса, взывающие и поющие о любви.
— Может быть, — прошептал художник, который не слышал незримого хора и тайно предпочитал молчание.
Еще не дойдя до Чугунного моста, друзья встретили отряд жандармов, которые ехали с обнаженными шашками, блестевшими от луны.
Жандармы, заметив ночных пешеходов, прижали их к стене, наехав на них так, что лошади обдали им лица своим горячим дыханием и приятели почувствовали кисловатый запах лошадиного пота.
— Эй, вы! Куда прете? — гаркнул пьяный жандарм в шапке, съехавшей на затылок.
— Нам — на ту сторону, — сказал угрюмо Николай и попятился от лошади, которая нетерпеливо перебирала ногами…
— Проваливайте, пока целы, — крикнул жандарм, — да не очень разговаривайте, а то сейчас его благородие подъедет. Проваливайте.
— Пойдемте домой, — сказал Вениамин, чувствуя, что от ночных приключений у него подкашиваются ноги и он изнемогает.
— Пойдемте, пожалуй, — согласился художник.
И они поплелись к бульварам. Никого не было видно на улицах. И странными, и неожиданными казались две эти тени, заблудившиеся в лунном городе. Все дома, казалось, умерли. Нигде не было видно огня.
— Это что такое? — спросил Вениамин, прислушиваясь к глухим и тяжелым звукам, которые откуда-то доносились время от времени…
— Стреляют из пушек, кажется, — заметил Николай, стараясь не терять хладнокровия.
— В самом деле — пушки.
Приятели пошли дальше, невольно стараясь держаться ближе друг к другу. Они обрадовались, когда, пройдя последний переулок, увидели наконец бульвар.
— Вот мы и пришли. Почти дома, — заметил весело поэт, вглядываясь в сеть обнаженных веток, посеребренных инеем и луною.
— Да. Почти дома. Только что это там чернеет, однако?
— В самом деле. Что такое? Я понять не могу.
— По-моему, бульвар перегорожен чем-то.
— Черт возьми! Это баррикады!
— Баррикады…
— Охота людям заниматься этой ерундой!
— Почему бы им не жить мирно?
— Но нас-то они пропустят, надеюсь.
— Жандармы нас не пропустили, однако.
— То жандармы, а революционеры пропустят.
— Вы думаете?
— Попробуем.
Когда приятели подошли к бульвару вплотную, они увидели, что боковые проезды и самый бульвар перегорожен проволокой, решеткой, завален какими-то ящиками, мусором, камнями и снегом. За этою изгородью расхаживало человек двадцать пять, иные с ружьями.
— Кто идет? — раздался чей-то строгий голос и к приятелям подошел высокий чернобородый человек с браунингом в руке.
— Мы — художники.
— Что? — не понял чернобородый.
— Художники мы, — повторил Николай и, помолчав, прибавил — Оружия у нас нет.
— Оружие найдется, — сказал высокий. — Товарищ Семен! Дайте им по браунингу.
— Не надо. Зачем? — спросил, недоумевая, Вениамин.
— А вы разве не наши? Так вы кто же, черт возьми?
— Ах, не все ли равно? — сказал Вениамин, чувствуя, что он смертельно устал. — Я сяду, пожалуй…
И он сел на опрокинутый ящик.
— Все ли равно или не все равно — это философия, а нам теперь некогда. Извольте взять браунинг и, если солдаты подойдут близко, палите в них. И вы тоже…