Были там и Адам с Ниной, они немного расчувствовались.
— А знаешь, — сказала она, выдирая у него клок волос, — я почему-то была уверена, что ты шатен.
Арчи Шверт, пробегавший мимо с бутылкой шампанского, остановился и сказал:
— Разве можно быть такой садисткой, Нина?
— Катись отсюда, баранья твоя голова, — сказал Адам, изображая простолюдина. И добавил уже более нежно: — И теперь ты разочарована?
— Да нет, просто немножко чудно, решила выйти замуж за шатена, а он, оказывается, блондин.
— Но ведь помолвка наша все равно расстроилась… или нет?
— Я еще не уверена. У тебя хоть сколько-нибудь денег есть?
— Нет, дорогая, ни гроша. Даже за обед сегодня пришлось платить бедной Агате. А что я буду делать, когда Лотти Крамп подаст мне счет, одному богу ведомо.
— В конце концов… Адам, пожалуйста, не спи… есть еще папа. По-моему, он гораздо богаче, чем кажется. Он мог бы ссудить нас деньгами на то время, пока ты ничего не получаешь за свои книги.
— А ведь если я буду писать по книге в месяц, то через год развяжусь с этим договором… Как-то я об этом раньше не подумал… Это ведь вполне можно сделать… или нет?
— Конечно, можно, милый. Знаешь что? Давай-ка мы завтра съездим к папе. Хочешь?
— Это было бы просто божественно.
— Адам, не спи…
— Прости, милая. Я хотел сказать, что это было бы просто божественно.
И он уснул, положив голову к ней на колени.
— Красота, да и только, — сказал Арчи Шверт, проходя мимо с бутылкой шампанского.
— Адам, проснись, — сказала Нина, выдирая у него еще немного волос. — Нам пора уезжать.
— Было бы божественно… Ой, неужели я заснул?
— Да, ты проспал часа три. А я тобой любовалась.
— И ты все время сидела… Честное слово, Нина, ты что-то расчувствовалась… Куда мы отправимся?
Гости уже почти все разъехались. Оставалось человек десять — то твердое ядрышко веселья, которое ничем не расколоть. Было около трех часов ночи.
— Поехали к Лотти Крамп, там выпьем, — сказал Адам. И они, погрузившись в два такси, покатили через Баркли-сквер — дождь, казалось, смыл с этой площади всю косметику — на Дувр-стрит. Но в «Шепарде» ночной швейцар сказал им, что миссис Крамп только что легла. Кажется, у судьи Скимпа еще не спят, может, они желают присоединиться? Они поднялись в номер судьи Скимпа, но оказалось, что там произошло несчастье с люстрой, на которой пыталась покачаться одна из девиц. Сейчас ей промывали рассеченный лоб шампанским; двое гостей крепко спали.
Так что Адам и его компания опять вышли под дождь.
— Конечно, на худой конец есть еще «Ритц», — сказал Арчи. — Там у ночного швейцара всегда можно чем-нибудь разжиться. — Но сказал он это таким голосом, что все остальные сразу сказали: нет, не стоит, «Ритц» среди ночи — это невыносимая скука.
Они пошли было к Агате Рансибл, жившей в двух шагах, но оказалось, что она потеряла свой ключ, так что ничего не вышло.
Вот-вот кто-то должен был произнести роковые слова: «Ну, мне, пожалуй, пора и спать. Подвезти кого-нибудь до Найтс-бриджа?» — и на этом вечер бы закончился.
Но тут раздался взволнованный голосок:
— А почему бы не поехать к нам?
То была мисс Браун.
И вот они опять погрузились в такси и поехали уже подальше, к мисс Браун. Она зажгла свет в мрачноватой столовой и угостила всех виски с содовой (показав себя неплохой хозяйкой дома, хоть и не в меру радушной). Потом Майлз заявил, что проголодался, и все пошли вниз, в необъятную кухню, где с полок глядели кастрюли и сковороды всевозможных сортов и размеров, и тут отыскали яйца и ветчину, из которых мисс Браун и сготовила яичницу. Потом вернулись в столовую, выпили еще немного виски, и Адам снова заснул. Тут Вэнбру сказал: — Вы мне разрешите позвонить от вас по телефону? Мне только передать в газету конец корреспонденции.
Мисс Браун провела его в кабинет, чем-то похожий на канцелярию, и он продиктовал свою колонку до конца, а потом вернулся к остальным и выпил еще виски.
Для мисс Браун это был упоительный вечер. Возбужденная успехом своего гостеприимства, она порхала от гостя к гостю, предлагая кому спички, кому сигару, кому грушу из огромной золоченой вазы, стоявшей на буфете. Подумать только, все эти блистательные особы, о которых она столько слышала от мисс Маус и так ей завидовала, они здесь, в папиной столовой, и называют ее «дорогая» и «деточка»! А когда они наконец стали уверять, что теперь им в самом деле пора, мисс Рансибл сказала: