Аккад взял направление на восток, пустил лошадь довольно быстрой рысью, несмотря на сильную жару; а Тоби остался стоять, с недоуменным видом крутя большими пальцами, словно его отослали в Ковентри, хотя Аккад и уверял, что это вовсе не наказание за скептицизм. Прошел час, прежде чем мы увидели цепь кроваво-красных гор и большую долину с беспорядочными нагромождениями валунов, по-видимому, из сланца и хрусталя. Въезд в долину оказался довольно широким, а чуть погодя мы обнаружили несколько прилегающих к ней каменных оврагов, в которые, говорил Аккад, ночью спускаются газели, чтобы напиться росы. Почти сразу появился окаменевший лес, довольно мрачный и тянувшийся до самого моря. Дно долины было завалено окаменевшими деревьями — вывернутыми из земли и весившими много тонн. Вот так началось наше удивительное путешествие по мертвым петролитам, по затвердевшей флоре здешней пустоши, и оно показалось нам почти символическим, тем более что Аккад упорно молчал, аккуратно объезжая стволы, которые были не меньше трех футов в диаметре и от тридцати до пятидесяти футов в длину! О большинстве имевшихся здесь видов в Египте давно забыли, но нам попадались и истерзанные ветрами, вымоченные дождями пальмы, живые. Жара стояла жестокая, да и заброшенная долина наводила на нас тоску.
Радостными воплями мы встретили неожиданно появившуюся в небе серебристую чайку, возвестившую нам о близости моря, а вскоре ощутили первобытный восторг, услышав громоподобный шум бившихся о берег волн, который ждал нас, поверженный нежащим прикосновением жаркого полдневного солнца в перламутрово-голубую неизведанность. Двигаясь, точно призраки, мы разделись донага и попрыгали в разыгравшиеся волны, и они с шипением понесли нас прочь, однако мы все умели оставаться на разумном расстоянии от берега, несмотря на то что, откатываясь, вода хватала нас за щиколотки, шипела, стараясь утащить дальше. Невозможно описать всю полноту нашей радости, которую породили молодость и хорошее настроение, но, не исключена и другая причина. Возможно, то самое посвящение, о котором и тогда, и потом говорил Аккад, позволило нам войти в новое пространство познания. Но нам требовались объяснения, и я видел, что Аккад мысленно ищет подходящие слова. Ему всегда претила помпезность.
Наконец, измученные морем и почти бездыханные, просоленные и коричневые, как табак, мы позволили волнам выбросить нас на берег. Но там нас ждал раскаленный песок, обжигавший ноги, и никакой тени на песчаной кромке, ни малейшей. Кроме того, выяснилось, что за ланч придется побороться с большими золотистыми шершнями, учуявшими аромат фруктов и вина. К счастью, два окаменевших дерева неподалеку, чудом удержавшихся в вертикальном положении, сулили хоть немного тени, и мы не преминули этим воспользоваться. Легкий ветерок со стороны дюн навевал восхитительную прохладу. Торопливо распаковывая корзинки, мы вдруг почувствовали, как сильно успели проголодаться, и с жадностью набросились на сэндвичи с гусем и индейкой, а также на вино и ледяную воду в специальных, наподобие термосов, флягах. Наконец, наевшись, напившись и устроившись поудобнее, мы приготовились слушать Аккада, который решил просвещать нас в довольно странном месте — в лесу из черных окаменелых, страдающих анкилозом деревьев. Время от времени раздавался треск, и это означало, что от каменной ветки отвалился еще один кусок. Прислонившись спиной к мертвому камню, мы не сводили глаз с необычайно напряженного лица Аккада, который, крепко натянув концы полотенца, слегка напоминал крупного жука-богомола, смиренно свесившего лапки. В конце концов он приступил к проповеди, впервые по-настоящему вводя нас в суть гностических канонов.