- Избавляйтесь от вашей наивности, мадмуазель, - жёстко ответил Лестрейндж, - и будьте готовы к тому, что люди способны на всякое. Любой человек может вас очень удивить, иногда весьма неприятно.
- Ну да, для вас же все люди одинаковы. Но это не так! Если бы Колдман убил вашего брата, вы стали бы ему помогать? А он лечит вас, неохотно, но лечит.
- Колдман знает, что, когда он меня вылечит, мои мучения только начнутся. Я был бы к нему милосерднее. Слова «Авада слишком лёгкая смерть для тебя» я слышал не только от Волдеморта.
- Не очень-то вы спешили подарить лёгкую смерть его невесте или родителям Невилла.
Родольфус закрыл глаза, обозначив нежелание продолжать разговор.
- Вы без колебаний согласились умереть ради брата, вы же понимали, что Волдеморт вас убьёт, и ваша смерть не будет лёгкой. Вы рассказывали мне, как спрятаться от Нагайны и потом безопасно покинуть ваш дом. Вы передавали Рону лекарства. Я знаю, что то, что рассказал Кингсли, правда, но не могу ни понять, ни поверить…
Лестрейндж прикоснулся к побледневшим, но всё ещё отчётливым следам бича на лице.
- Вы могли бы поверить, что ваш друг способен на это?
- Если бы вы не сказали ему…
- Я спрашиваю о другом, мадмуазель.
Гермиона вспомнила перекошенное лицо Невилла, свист бича, стук ударов, извивающееся от боли тело Лестрейнджа на полу, вспухающие на его лице багровые полосы…
- Нет, - призналась она.
Родольфус удовлетворённо кивнул.
- Как вы думаете, ваш друг станет в будущем применять этот набор заклятий или им подобные? Не обязательно ко мне, возможно, к кому-то ещё.
Гермиона решительно помотала головой.
- Нет.
К её удивлению, Лестрейндж не стал ни спорить с ней, ни смеяться над её наивностью.
- Почему? – спокойно спросил он.
- Но это же ясно. Он понял, что это гнусно и недостойно.
- А как он это понял?
Девушка подозрительно взглянула на Лестрейнджа, предположив, что тот, по своему обыкновению, издевается над собеседником, но он выглядел серьёзным.
- Мы ему сказали. Кингсли сказал. Аберфорт скажет. Все, кто его знает, кто знал его родителей, не хотят, чтобы Невилл поступал как вы и ваша жена.
Родольфус грустно усмехнулся.
- Да, вас было трое и все вы сказали ему, что так поступать не стоит. А представьте, что и вы, и все остальные, кто знает его и знал его родителей, говорили бы «наконец-то, Невилл! Наконец-то ты понял, как надо обращаться с Пожирателями, они же не заслуживают ничего другого, они вообще не заслуживают того, чтобы жить, наконец-то ты полностью с нами, наконец-то ты один из нас. Молодец, парень, твой отец гордился бы тобой!» Если бы именно это сделало его своим в том мире, к которому он принадлежал по праву рождения, но в который не вписывался по своим интересам и ценностям, если бы девушка, которую он любил больше жизни, которая и есть его жизнь, восхищалась тем, как он отделал убийцу своих родителей и поощряла б его не останавливаться.Если бы каждое новое убийство и истязание встречалось одобрением и восторгом, если бы ему повторяли, что это и есть правильно, что именно в этом состоит его долг, что это то, что от него ждут, то, за что его наградят и полюбят. – Лестрейндж замолчал, потом добавил. – Бросьте здоровое яблоко в мешок гнилья и посмотрите, во что оно превратится очень скоро. Я не оправдываюсь, мадмуазель. Я ответил на ваш вопрос.
Гермиона потрясённо молчала. Она понимала, что в чём-то Родольфус был прав.
- А те люди с фотографий в вашем доме? – наконец, спросила она. – Разве они тоже поощряли вас пытать и убивать?
- К тому времени я уже давно порвал с ними.
- Вы порвали с ними? Почему?
- Они принадлежали к миру, в котором мне больше не было места.
Гермиона выжидательно смотрела на него. Продолжать Родольфусу не хотелось, но он понимал, что уже сказал слишком много.
- Я занимался музыкой, с детства. Вы видели. Это было очень важно для меня. Мне прочили большое будущее. Это было не совсем то будущее, которого хотел для меня мой отец и которое, по его мнению, приличествовало наследнику рода Лестрейнджей, но то, к которому я стремился всей душой. Тогда в моей жизни были две страсти, две огромные, всепоглощающие и в чём-то взаимоисключающие любви – Белла и музыка. И я до сих пор не уверен, что я выбрал бы, если бы мне пришлось выбирать. Но я повредил руку. На моей игре это поставило крест. – Лестрейндж зло крест-накрест рубанул ладонью воздух. – И выбора не осталось. Потом погиб отец. Я чувствовал вину. Не за его смерть, там я ничего не мог сделать – за то, что сам остался жив. За то, что не послушал его, не взорвал нас и авроров. Не передать, сколько раз за свою жизнь я пожалел об этом. Когда я излечился, я вернулся к Лорду. Он меня ничем не попрекнул, меня жалели, сочувствовали, я вдруг ощутил себя своим среди Пожирателей. Подумал, значит, так тому и быть. Судьба.
Сначала всё было хорошо. Меня несло какой-то безумной, мрачной эйфорией. Я был среди своих, с любимой женщиной, у меня были сила и власть, Волдеморт отмечал меня. Что по сравнению со всем этим значили жизни каких-то магглов и предателей крови? Уговорить совесть и забыть музыку оказалось довольно легко.
Лестрейндж замолчал.
- А потом? - спросила Гермиона.
Родольфус вопросительно взглянул на неё.
- Вы сказали «сначала». Значит, затем было «потом».
Он согласно кивнул.
- Да. Рядовое задание, уничтожить семью ничем не примечательных магглов, непонятно как оказавшихся в списке Волдеморта. Я не планировал задерживаться, никого с собой не брал, подошёл к дому, - Родольфус сглотнул, - и услышал музыку. Кто-то играл на рояле. Я заглянул в окно. Маггловская девочка, лет 13 (как мальчику на портрете, - подумала Гермиона). Как она играла! Я будто оцепенел, перестал чувствовать время, просто стоял и слушал. К ней несколько раз подходила женщина, видимо, мать, что-то говорила, наверное, уговаривала ложиться спать, было уже поздно, а девочка всё играла, будто последний раз в жизни… - Внезапно голос Лестрейнджа сорвался и Гермиона с удивлением увидела у него на глазах слёзы. — Извините.
- Вы…
- Я ушёл. Не смог. Их это не спасло, кто-то из Пожирателей сделал это вместо меня.
- А вас…
- Я зашёл в первый попавшийся бар и напился там до полусмерти. Приходил в себя и пил снова. Пропал на несколько дней.
- Это был тот первый раз, когда вы нарушили приказ Волдеморта?
- Да, - кивнул Лестрейндж. – Он разъярился сильнее, чем я ожидал, но мне было всё равно. В один миг всё опротивело. Пытать я больше не мог.
- А родители Невилла?
Лестрейндж непонимающе взглянул на неё, потом кивнул:
- Ну да. Позже. А тогда я стал испытывать жуткий, панический страх за своих близких. Белла вечно лезла в самое пекло, Рабастан к тому времени уже присоединился к нам. Мать была против его инициации, но он тянулся ко мне, а я думал, что если брат будет рядом, мне будет проще его защитить. Все свои силы я бросил на защитные заклинания. Боевыми к тому времени и так неплохо владел. В схватках я всегда был рядом с Беллой, прикрывал её и убивал всех, кто пытался до неё дотянуться. А пытались многие. Так что и я убивал много.В бою, где или тебя, или ты, это как-то проще.
- И ещё, - Родольфус опять вздохнул. – Белла пугала меня. Её страсть к пыткам, к причинению боли. Я видел, что это её калечит, поэтому старался, чтобы ей доставалось поменьше пленных. По отношению к ним это тоже было своего рода актом милосердия. Попасть в руки Беллы…
Гермиона поёжилась.
- Вот, собственно, и всё, - устало завершил Лестрейндж. – Ответил на ваш вопрос насколько смог исчерпывающе, мисс Грейнджер.
Гермиона не знала, что сказать. Родольфус и не ждал никаких слов. Повисло молчание, которое нарушило появление Колдмана.
- Ну что тут? Гермиона, - он внимательно посмотрел на девочку, - ты в порядке?
- Да, мистер Колдман, спасибо. Устала.
- Неудивительно.
Колдман осмотрел Родольфуса, сменил окровавленную повязку, задал несколько дежурных вопросов, потом потребовал, чтобы тот встал и прошёлся по палате. Лестрейндж немного пошатывался, но сохранял равновесие.