- Мы нынче все скрипим кое-как!.. - произнес генерал, проведя рукой по животу своему, и при этом парижские бульвары припомнились ему во всей своей прелести.
- Именно все скрипим!.. - подтвердил граф Хвостиков, не могший удержаться, чтобы не заговорить с Траховым; а потом, говоря правду, он и скрипел более, чем кто-либо, - денежные обстоятельства его были даже более обыкновенного плохи: издание газеты с Долговым окончательно не удалось; та газета, где он фельетонствовал, отказала ему за то, что он очень сильно налгал в одном из фельетонов, и его даже тянули в суд за оскорбление.
- Как поживает ваша жена? - спросил Бегушев, чтобы о чем-нибудь заговорить с кузеном.
- Благодарю!.. - отвечал генерал. - Она нынешнюю зиму думает месяца на два, на три совсем переехать в Москву.
- Это ради чего? - воскликнул Бегушев.
- Ради того, что она в Петербурге очень скучает!.. Ей там дышать нравственно нечем! - объяснил генерал.
- А Тюменев опять стал бывать у вас? - проговорил Бегушев с некоторой насмешкой.
- Редко!.. Камешек раздора с той и другой стороны брошен.
- Чем же в Москве будет нравственно жить Татьяна Васильевна? - пожелал узнать Бегушев.
- Тем, чему я сейчас был свидетелем в Английском клубе: тут такой горячий спор шел о славянах и о Турции, а теперь в этом, как выражается Татьяна Васильевна, вся поэзия ее жизни...
- Между кем был спор?.. - полюбопытствовал уже граф Хвостиков.
- Между Янсутским и Долговым!
- Долгов, конечно, был за славян? - подхватил граф.
- Долгов за славян, а Янсутский за турок!
Граф Хвостиков пожал плечами.
- Только такой человек, как Янсутский, может быть за турок, - сказал он.
- Это тоже в каком смысле, - заметил генерал. - Долгов говорит, например, что турки - трусы; это вздор; а Янсутский уверяет, что славяне плуты...
- Охота вам повторять, что говорят Янсутские, да и Долгов, пожалуй! произнес с досадой Бегушев.
- Это так: сегодня я убедился вполне, что Янсутский болтун и сплетник большой... Про эту бывшую madame Олухову он таких мне невероятных вещей насказал... - говорил генерал.
При имени Олуховой Бегушев немного вспыхнул.
- Каких же именно невероятных? - спросил граф Хвостиков.
- Он утверждал, что она должна разориться совершенно: она там... я не понял даже хорошенько... приняла какое-то наследство после мужа, а тот банкрот, и ей придется отвечать за его долги.
Граф Хвостиков хотел было что-то такое возразить генералу, но в это время по дому раздалось беганье, затем шлепанье башмаков и в заключение лай по крайней мере пяти собачьих голосов.
- Qu'est се que cela?* - сказал генерал.
______________
* Что это такое? (франц.).
- Это сестра приехала с своими собаками из старушечьего маскерада, отвечал Бегушев.
- А, понимаю! - произнес генерал. - Милая Аделаида Ивановна до сих пор не утратила своей страсти к собакам?
- За неимением других страстей, хранит пока эту!.. - сказал Бегушев.
Вскоре в диванную предстала Маремьяша - красная, пылающая и издающая из себя легкий пар, пропитанный запахом березовых веников. Она доложила, что Аделаида Ивановна, узнав, что у Александра Ивановича кузен их, генерал Трахов, умоляет его прийти к ней, чтобы поскорей на него взглянуть.
Генерал на это приглашение немедля отправился в сопровождении Маремьяши в отделение Аделаиды Ивановны, которое, чем долее жила в нем старушка, все более и более принимало оригинальный или почти исторический характер: оно состояло из маленького, крытого шатром и освещаемого цветным фонарем прохода, потом очень большой комнаты, из которой одна дверь, красного дерева, вела в спальню Аделаиды Ивановны, а другая, совершенно ей подобная, прикрывала собой шкаф, хранящий маленькую библиотеку m-lle Бегушевой. Библиотека эта исключительно состояла из книг духовного содержания и из множества альбомов, в которых были и стихи, и проза, и наклеенные засохшие цветки, и рисунки акварелью, карандашом, пером. Мебель вся была во вкусе ренессанс и довольно покойная. Запах одеколона наполнял всю комнату. Стены почти сплошь были увешаны картинами в потускнелых золотых рамах. Прежде всего кидался в глаза огромный портрет покойной императрицы Марии Федоровны, когда-то из своих рук возложившей на Аделаиду Ивановну, при выпуске ее из Смольного монастыря, шифр первой ученицы. Далее - тоже довольно большой портрет сурового на вид старика в генеральском екатерининских времен мундире, с подзорной трубкой в руке и с развернутою перед ним картою, - это был прадед Бегушевых. Направо от него висел портрет матери Аделаиды Ивановны - дамы с необыкновенно нежным цветом лица и с буклями на висках, а налево головка совершенно ангелоподобной девочки; то была сестра Аделаиды Ивановны, умершая в детстве. Над диваном, на котором старушка по преимуществу сидела, красовался, почти в натуральную величину, фотографический снимок Александра Ивановича, очень похожий на него, но в то же время весь какой-то черный, а также виднелись: зимний русский пейзаж, изображающий, как отец Бегушева, окруженный крепостными охотниками, принимал медведя на рогатину, и другой, уже летний пейзаж, представляющий их главную, родовую усадьбу с садом, с рекой, с мельницей и церковью вдали. Все это Аделаида Ивановна отчасти привезла с собой, а частью собрала из других комнат братнина дома. Кроме картин, она перетащила к себе много и других вещей, дорогих ей по воспоминаниям; так, например, на подзеркальном столике, выложенном бронзою, помещались у нее стариннейшие сфероидальной формы часы с стоящим над ними Сатурном, под ногами которого качался маятник; несколько выступов изразцовой печи были уставлены фарфоровыми куколками пастушков, пастушек, французского гренадера, опирающегося на ружье, босоногого францисканца и даже русского мужичка с балалайкой в руке.
При появлении генерала произошел весьма пустой случай, но который ужасно сконфузил Аделаиду Ивановну: едва только Трахов переступил порог, как сидевший в клетке попугай тарарахнул ясным и отчетливым образом: "Дурак!"
Генерал сначала попятился было назад, но потом сообразил:
- Это ваш попка так меня приветствует, - сказал он.
- Ах, он пренесносный; я велю скоро его продать, - говорила Аделаида Ивановна, не знавшая, что делать и куда глядеть.
- Дурак! - повторил еще раз попугай, когда хозяйка и гость уже уселись.