- А сколько я писал прежде о любви! - зашамкал старичок. - Раз я в одном из моих стихотворений, описывая даму, говорю, что ее черные глаза загорелись во лбу, как два угля, и мой приятель мне печатно возражает, что глаза не во лбу, а подо лбом и что когда они горят, так должны быть красные, а не черные!.. Кто из нас прав, спрашиваю?
На этот вопрос старичка никто не ответил, кроме Бегушева.
- Вы правее вашего противника! - сказал он ему. - Но в нашем споре полагаю, что я прав; зачем же Татьяна Васильевна так унижает любовь?
- Не я унижаю, а вы, вы - мужчины; но успокойтесь, и в моей пьесе будет любовь, и даже незаконная, - ублажала она ужасного кузена.
Раздавшееся шушуканье в передней заставило генерала вскочить и уйти туда. На этот раз оказалось, что приехали актриса Чуйкина и Офонькин. Чуйкина сначала опустила с себя бархатную, на белом барашке, тальму; затем сняла с своего рта сортиреспиратор, который она постоянно носила, полагая, что скверный московский климат испортит ее божественный голос. Офонькин в это время освободил себя от тысячной ильковой шубы и внимательно посмотрел, как вешал ее на гвоздик принимавший платье лакей.
Генерал торжественно ввел этих двух гостей в свой салон.
- Я думала, что вы и не приедете, - сказала Татьяна Васильевна актрисе.
- Нет, отчего? - отвечала та обязательным тоном.
Татьяна Васильевна указала Чуйкиной на место рядом с собой на диване. Та села. Татьяна Васильевна даже Офонькину, хоть он был еврей и развратник, подала руку и проговорила:
- Вы у нас такой замечательный деятель!
Все разместились, наконец.
Бегушев несколько времени смотрел на актрису: он никогда не видал ее на сцене; но по одутловатой, румяной и тривиальной ее физиономии заключил, что вряд ли у нее мог быть настоящий талант.
- Мы можем начать чтение, - сказала Татьяна Васильевна актрисе, а вместе с тем пододвинула ей свою драму, переписанную щегольским писарским почерком.
Чуйкина взяла рукопись, бегло и почти не глядя перелистовала ее и сказала:
- Всю драму я должна читать?
- Всю!.. Вы знаете, как я люблю ваше чтение, - произнесла Татьяна Васильевна заискивающим голосом.
- Драма "Смерть Ольги", - прочитала актриса заглавие.
- Нашей знаменитой Ольги, жены князя Игоря! - поспешила ей объяснить Татьяна Васильевна.
- Я знаю! - ответила актриса и соврала: ни о какой исторической Ольге она не слыхивала. Далее читала:
- "Ночь, крепостные ворота.
Привратник
Стой, кто идет?
Молодой оруженосец
Идут свои!
Привратник
Княгиня не велела никого впускать!
Оруженосец
Врешь, я более преданный слуга княгине, чем ты!
Между ними начинается борьба; оруженосец убивает привратника и проходит в крепость".
- Я не могу этого читать: тут все мужские роли! - объявила актриса.
- Вы хоть сцену Ольги прочтите! - почти простонала испугавшаяся Татьяна Васильевна и, развернув тетрадь, показала то явление, которое происходило между Ольгой и молодым оруженосцем.
Актриса снова начала читать:
- "Ольга (стоявшая на коленях перед божницей).
Вот так, как эти слезы, исходит из меня и жизнь моя!
Оруженосец
Княгиня, дайте мне упасть перед вами на колени и на ковре вашу слезу облобызать".
- Хорошо! - отозвался Долгов.
- Прочитано отлично! - заметил критик.
Старичок от восторга разводил только руками и утирал катящиеся из глаз его слезы.
- Теперь далее, далее! - торопила свою исполнительницу Татьяна Васильевна.
- Далее я не могу читать: опять всё идут мужские роли, - отозвалась актриса.
- Отчего же не читать и за мужчин! - заметил ей Офонькин.
- Оттого, что я не мужчина! - ответила ему Чуйкина.
Офонькин слегка пожал плечами. Он знал, что возлюбленная его была недалека и капризна, но чтобы до такой степени простиралась ее глупость, не подозревал даже: не хотеть читать при таком обществе и при таких похвалах!..
- Но как же тут быть? - спросила Татьяна Васильевна, почти в отчаянии взглядывая на мужа.
- Позвольте, я буду читать! - воскликнул Долгов.
- Ах, пожалуйста! - провопияла Татьяна Васильевна.
Долгов, взяв тетрадь, начал читать громко; но впечатление от его чтения было странное: он напирал только на те слова, где была буква "р": "Оружие, друзья, берите, поднимем весь народ!.. И в рьяный бой мы рьяно устремимся!" - кричал он на весь дом.
Женские же роли произносил каким-то тихо-сладким и неестественным голосом. Наконец, дочитав второй акт, почувствовал, что чтение его было очень неискусное, и, по своей откровенности, сам сознался в том: "Нет, я скверно читаю!"
Татьяна Васильевна грустно потупила глаза.
Бегушева начинало уже все это забавлять.
- Да вы дайте читать вашему прежнему учителю, - посоветовал он ей, показывая на старичка.
- Готов, готов! - сказал тот.
Татьяна Васильевна, не меняя грустного выражения лица, пододвинула к нему свою тетрадь.
Старик зашамкал:
- "Терем князя. Вдали слышится пение: "Ах, подружки, отчего же нейдете вы в леса!.. Там грибов и ягод много!.. Наберите мне цветов душистых!.."
- Кузина, позвольте мне заметить, что эти стихи очень напоминают "Аскольдову могилу"{313}: "Ах, подруженьки, как грустно!.." - проговорил Бегушев.
- Напоминать хорошее всегда не мешает! - ответила она ему резко и просила старичка продолжать.
Тот продолжал; но только вдруг на одном очень поэтическом, по мнению Татьяны Васильевны, монологе начал кашлять, чихать и в заключение до того докашлялся, что заставил дам покраснеть и потупиться, а мужчин усмехнуться, и вместе с ними сам добродушно рассмеялся.
- Стар, чувствую это! - проговорил он.
- И мы тоже чувствуем! - подхватил Бегушев.
- Кузен! - прикрикнула на него, по обыкновению, Татьяна Васильевна.
- Позвольте мне читать! - предложил себя граф Хвостиков.
Татьяна Васильевна разрешила ему.
Граф, вследствие разнообразных способностей, присущих ему, дочитал драму толково и ясно.
Татьяна Васильевна несколько мгновений поджидала услышать мнение своих слушателей; но все они молчали.
- Как же вам, господа, понравилась моя драма? - спросила, наконец, она, поставив на карту свое авторское самолюбие.
- Драма превосходная! - сказал Бегушев; но по выражению его лица ясно было видно, какого рода была эта похвала, так что Татьяна Васильевна даже заметила это.