Сухов бросил на него сердитый взгляд и настороженно нахмурил брови. Адамейко заметил это.
— Я это все говорю — на честное слово, поверьте! — совершенно бескорыстно. Ибо какая тут может быть для меня корысть? — продолжал Ардальон Порфирьевич, изобразив свою незаинтересованность выразительным поджатием губ. — Сами понимаете: если б был я, скажем, советский смотритель по детским делам или по борьбе с корыстной эксплуатацией чужих детей…
— Дети — мои, родные! — не сдержался Сухов.
— …или даже собственных, о чем в газетах обстоятельно пишут… — продолжал Адамейко. — А то я… кто я? Посторонний частный гражданин — Ардальон Порфирьевич — и больше ничего!… Может, и чувство у таких не хуже; может, какой-нибудь Адамейко тоже хочет помощь оказать… Я вот хочу,
хоть на кондитерскую средств не имею. Я вот, Ардальон Порфирьевич!…
— Ар-даль-он… — вдруг усмехнулся Сухов, растеряв хмурь бровей. — Имя, извините, гражданин, с животного вроде… будто пес здоровый, дог барский. А тут вдруг — такая простая фигура!
Он, улыбаясь, окинул взглядом худенького, костистого Адамейко. Тот тоже ответил улыбкой:
— Не отрицаю вашей мысли, ибо остроумна. Но жена моя в шутку и ласково называет еще «Медальон… Медальончик». Впрочем, последним словом весьма редко. Так вот… я и говорю…
— Чего вам от меня надо? — оборвал вдруг его сердито Сухов. — Цель какую имеете в разговоре со мной?…
— Никакой — чтоб она вредной была, поверьте… и откровенность свою не запрячу про себя. Удивили вы меня некоторым разговором с соперником ваших детей… с инвалидом. Слово вы такое сказали, сами, может, это слово по-настоящему не замечаете. А слово это — не холостой патрон. Нет! Риск опасный в этом слове, порох-слово, ей-ей!…
Дождь вдруг заметно усилился, сгоняя пешеходов к выступам стен, к воротам, под навесы.
— Пойду! — бросился к соседним воротам Сухов. — Холостой тут разговор с вами…
В этот момент обстоятельства складывались так для Ардальона Порфирьевича Адамейко, что он мог бы еще вполне избежать повстречавшегося в этот вечер с ним рока, но такова уже судьба этого человека, делавшего тогда все для того, чтобы себя погубить.
Читатель, прочтя эту повесть до конца, возможно, и не ошибется, сказав, что Ардальон Адамейко все равно не мог бы закончить свою жизнь нормально, так как он шел к своему концу в некотором смысле совершенно последовательно и неуклонно; читатель напомнит нам и общие убеждения Ардальона Порфирьевича и отдельно — то, что мысль о квартире, где была ласковая белая собачка-шпиц, еще раньше существовала у него, до встречи с Федором Суховым, — и многое другое, о чем сейчас не станем упоминать.
Но все же в защиту Ардальона Адамейко нужно признать все эти доводы читателя только предположительными и теперь только пожалеть, что в этот вечер Адамейко и Сухов расстались друзьями и что Ардальон Порфирьевич узнал точный адрес безработного наборщика. Нет, именно этот вечер сыграл решающую роль в дальнейших событиях!…
Но читатель, дошедший только до этого места в рассказе, справедливо упрекнет автора в очередном «забегании вперед», в упоминании обстоятельств, которые ни по чему еще не знакомы читателю, — и мы возвращаем потому его внимание вновь к первой встрече Ардальона Адамейко и Федора Сухова.
ГЛАВА II
— И вы сюда же? — удивился Сухов, увидев под аркой очутившегося рядом с ним Ардальона Порфирьевича. — Точно сыщик какой, ей-богу!
— Цените человеческое внимание, вот что! — сказал как-то серьезно и нравоучительно Адамейко. — Я вам уже сказал, что Ардальон Порфирьевич Адамейко не казенное лицо, а обыкновенное, гражданское… И без всякой корысти, о чем можете убедиться при ближайшем знакомстве: иначе имени-отчества своего вам бы сразу не назвал и не оставался б так долго под неприятным дождем. Заинтересовали вы меня по-человечески только, и прошу от случайной дружбы со мной не отказываться.
— Работу дадите, что ли? Жрать хочется — вот что! — гру-бо и с внезапной сипотцой в голосе спросил вдруг Сухов.
— К сожалению, не при советской службе я, — развел руками Ардальон Порфирьевич, — такой же сам, как и вы, беспризорный в вопросах заработка.
— Эх, трепач — да и только! — досадливо и хмуро откашлялся Сухов. — Дружба от человека — не в поле рожь: зерном не накормит. У нашего брата-пролетария дружба — занятие обыкновенное и бесплатное — вот что! — улыбнулся он уже.
Минуту Адамейко, казалось, что-то соображал. Он даже отодвинулся немного от своего нового знакомого, и можно мыло подумать, что ответ того показался обидным Ардальону Порфирьевичу: он на некоторое время умолк, — к искреннему удивлению своего собеседника, привыкшего уже за это время к его назойливой речи.
Но Адамейко не собирался вовсе прерывать своего знакомства. Он, — проверив рукой, лежат ли в правом кармане две рублевые бумажки и несколько монет серебра, — подошел опять к Сухову.
— Не при советской службе я, — вновь повторил он свою прежнюю фразу, — но если вы сразу же пользу от знакомства ищете, — могу вам ее от чистого сердца предложить. Вот какое дело…
Ардальон Порфирьевич выглянул на панель и вернулся тотчас же к Сухову.
— Ребятишки-то ваши озябши совсем, наверно: ребятишки-то махонькие — продолжал он разговор. — Ну, еще час промучаются. Ведь мученье для них, не отрицаете? А сколько за час перепасть может? Гривенник — не больше? А я вот двадцать копеек дам сейчас вашей Галочке, дочке, а она вам отдаст… Только кончайте вы дело на сегодняшний вечер! Уважьте мое внимание! И сам я хоть напитков не потребляю, однако с радостью угощу вас на целковый в пивной… за приятным и интересным для меня разговором. Помните только вы: корысти во мне никакой ровно!…
— Пиво — не плохо, — крякнул одобрительно Сухов. — Гм, почему не угоститься! Только как же Галку и сынка домой доставить: непривычные они у меня домой без отца возвращаться… — И он вопросительно посмотрел на Ардальона Порфирьевича.
— Вот уж не знаю как… — пожал тот плечами.
— Ну, не беда… с отцом ведь… — вслух ответил своим мыслям оживившийся Сухов. — Полчасика посидят с отцом, хлебца пожуют… Чаю закажу им, — погреются. Так пойдем, что ли, Ардальон Порфирьевич? — впервые обратился он по имени-отчеству к Адамейко.
— Жду… жду, — кивнул тот головой.
Через минуту они сидели за столиком ближайшей столовой-пивной. Прежде чем усесться, Адамейко вынул из кармана двугривенный и протянул его маленькой Гале:
— Возьми себе на баранки. Много баранок купишь, а?
Девочка молча взяла монету и тут же передала ее рядом сидящему отцу.
Теперь только, при свете, Ардальон Порфирьевич смог хорошо рассмотреть своего нового знакомого.
Сухову было лет под сорок. Скуластое, но узкое лицо его давно уже, очевидно, не чувствовало прикосновения бритвы и заросло оттого на щеках мелко вьющимся, пепельного цвета волосом, заканчивавшимся книзу остренькой, но еще бесформенной короткой бородкой. Ардальон Порфирьевич впоследствии уже заметил, как Сухов часто подергивал ее
при разговоре, — и не пальцами, а словно щипчиками, — сведенными друг к другу широкими и неровными ногтями большого и указательного пальцев.
Походило на но, что этими щипчиками своих ногтей он хватает каждый волосок для того, чтобы его осторожно выдернуть, и каждый волосок оттого казался в его подбородке мелкой занозой.
На левом глазу было желтоватое, как кусочек спелой сливы, бельмо, и правый потому выглядел большим, чем он был — красивый, темно-карий, он бегло, но внимательно всматривался теперь в Ардальона Порфирьевича. Из-под кожаного, сильно примятым козырьком картуза, сползшего заметно набекрень, выбивались наружу густые пряди волос, закрывшие почти наполовину смуглый выпуклый лоб.
— Неужто не пьете? — спросил с короткой улыбкой Сухов, когда на столике перед ними очутились две бутылки пива и такое же количество стаканов.
— Не имею привычки: по внутреннему убеждению не потребляю.
И словно — чтобы наглядней показать это, Ардальон Порфирьевич поставил дном кверху свой стакан.