Следователь Жигадло имел еще основание быть довольным своей работой. Внимание, которое он всегда уделял незначительным, казалось, мелочам в каждом деле, и на этот раз не пропало даром.
Посетив квартиру Пострунковой сразу же в день обнаружения преступления, Дмитрий Кириллович самым тщательным образом расспросил обо всех жильцах этого дома и очень усердно, в течение долгого времени, изучал и обследовал квартиру покойной Варвары Семеновны, узнавал о ее жизни, привычках, привязанностях, о характере встреч с соседями по дому. Акт предварительного дознания служил ему в этом отношении путеводной стрелкой. Острие ее совершенно логически останавливало внимание на показаниях свидетеля Ардальона Порфирьевича Адамейко, как лица, чаще всего (вместе с женой и отдельно) встречавшегося с покойной Варварой Семеновной, так еще и потому, что в первом же показании свидетеля Адамейко был один момент, всегда в таких случаях заинтересовывающий: денежные взаимоотношения Пострунковой и жены Адамейко. Но это было обстоятельство, на которое мог бы обратить внимание любой следователь, и то, что отметил его и Дмитрий Кириллович, ничем еще не выделяло его наблюдательности.
Гораздо ценней и остроумней была другая мысль, пришедшая на ум Дмитрию Кирилловичу уже тогда, когда им были собраны все Необходимые сведения об Ардальоне Адамейко, и особенно после того, что он узнал о соседе покойной Пострунковой от своего брата Сергея, работника уголовного розыска.
В этом месте нашего повествования следует, хотя бы вкратце, осветить роль младшего Жигадло в раскрытии преступления на С-ской улице.
Это он, Сергей, посетил, прикинувшись обследователем из профессионального союза, квартиру безработного наборщика Сухова и, уходя, встретил у подъезда, во дворе, оживленно беседовавших Ардальона Порфирьевича и Галочку. Они сначала не заметили недалеко от них остановившегося человека в летнем парусиновом пальто и не обратили внимания на то, что он внимательно прислушивается к их разговору. Не обратил на него внимания Адамейко и позже, когда человек этот поднялся вслед за ним по лестнице, чтобы слушать дальнейшую беседу девочки с гостем ее отца.
По долгу своей службы Сергей Жигадло дожидался в тот вечер Ардальона Порфирьевича на улице, следил за тем, куда так поспешно бежал он вместе с Суховым, а позже — проводил незаметно Ардальона Порфирьевича до ворот его дома. После беседы с дворником Сергей Жигадло знал уже почти все, чем мог его интересовать теперь Ардальон Адамейко.
Слежка за Ардальоном Порфирьевичем продолжалась, однако, совсем недолго, несколько дней, так как оказалась вскоре совсем ненужной: проводилась она за ним только потому, что нужно было узнать всех знакомых Федора Сухова, а подозрение в преступлении, павшее, было, одно время на безработного типографского наборщика, вскоре же совершенно отпало, так как истинный виновник всего не замедлил покаяться.
Но это ошибочно приписанное Сухову преступление лучше всего станет понятным читателю тогда же, когда узнает о нем и сам Федор Сухов: уже после убийства вдовы Пострунковой.
…Сообщенная братом беседа Адамейко и Галочки на лестнице дала внезапный толчок пытливой мысли Дмитрия Кирилловича.
В тот же день в опечатанной им раньше квартире убитой появились вновь следователь Жигадло, и управдом, вошедший вместе с ним в комнаты покойной Варвары Семеновны, был искренно удивлен тем, для чего понадобилось этому человеку приезжать: Дмитрий Кириллович отыскал блюдо, на котором оставались лежать отвердевшие, черствые уже пирожочки, и два из них, аккуратно завернув в бумагу, положил к себе в портфель. Затем — уехал.
Эти пирожочки могли, по мысли Жигадло, послужить косвенной уликой против предполагаемого преступника: если каким-либо образом такие же пирожочки попали в руки Адамейко или его приятелей после обнаружения преступления, — в руки следователя попадала уже важная, ведущая нить.
Учтя все сведения о взаимоотношениях семьи Сухова и Адамейко, Дмитрий Кириллович решил отыскать эту нить в необычном допросе малолетней Галочки. Путь, избранный им, оказался правильным.
Еще до того, как ушла из его квартиры Настя Резвушина с детьми Сухова, Дмитрий Кириллович выехал из дому, предварительно вызвав по телефону дежурного своей камеры. Приехав туда, следователь Жигадло подписал ордер на арест троих лиц.
ГЛАВА XIV
Следователь Жигадло допустил ошибку: арестовать надо было двоих.
В сентябрьское пасмурное утро двое эти вышли из-под арки большого серого дома на Обводном и, свернув налево, пошли вдоль канала торопливым, но не очень быстрым шагом, часто спотыкаясь и скользя.
На тротуарах было мокро, грязно, а в встречавшихся по дороге выбоинах лужи лежали черные, хмурые, холодные.
Небо тяжелой, громоздкой кладью туч свисало книзу, и ветер, опричником кружившийся над великаном-городом, завывая, хлестал их, — и небо секло одетую в камень землю упругой и косой дробью дождя.
Черная вода в канале быстро прибывала, бунтовала, — и весь он вспух, как рука, вздутая венозной кровью. Улица, потускневшие здания — нахохлились потревоженной неуютной совой.
Оба пешехода прошли два квартала по каналу, завернули в узкий переулок, потом пошли по одной из Рот — к более людному сейчас Забалканскому проспекту, на углу которого один из них неожиданно остановился:
— Подожди… Вымок я. Под навес, что ли, встанем? Рано еще — десять только.
— Отговорочка! — нервно и недовольно буркнул другой и, не останавливаясь, схватил своего спутника за руку. — Время убежит, — и будет тебе ендондершиш!
— Погода чертова…
— Что погода? — Сказал тоже! Лес рубить — под ноги не смотреть… Погода — что надо. Лучший союзник это для нашего дела… Эй, тетка, не лезь под ноги!
Адамейко (это был он) с силой оттолкнул шедшую впереди женщину и увлек за собой своего спутника.
Действия Ардальона Порфирьевича были сейчас порывисты, нервны, как и слова, падавшие непривычно коротко и броско.
За всю дорогу от Обводного и Сухов и Адамейко впервые только заговорили. Молчаливые, сосредоточенные, — каждый по-своему, — они торопливо шагали по улицам, не глядя друг на друга, словно, встреться они взглядами или заговори — какая-то неожиданная преграда может встать на их пути.
Лучше всего понимал это Ардальон Порфирьевич, ощутивший в себе теперь какой-то особенно крепкий прилив воли и внутреннюю твердость, чего, — чувствовал, — недоставало его спутнику.
Вот почему, когда Сухов остановился вдруг и попытался завести разговор, Адамейко энергично оборвал его и ускорил шаги: уже совсем недалеко была С-ская улица, и там — зеленый фасад плоского, казарменного типа, дома, где жила Варвара Семеновна Пострункова, и откуда почти час тому назад ушел за Суховым Ардальон Порфирьевич.
Остаток пути прошли так же молчаливо.
Только тогда, когда попали уже на С-скую улицу, Адамейко быстро и настороженно сказал своему спутнику:
— Когда войдем во двор, сделай вид, будто мы не знакомы… Обязательно!
Сухов с нервным усердием закивал головой.
— Вот именно… Конечно.
Он не знал, в каком доме проживает Ардальон Порфирьевич, и в каждый, к которому они приближались, — еще издали напряженно и жадно всматривался, идя для этого по краю панели, закидывая по-птичьи голову вбок и кверху.
Косой частый дождь обильными струями растекался теперь по его правой щеке, проникал за ворот тужурки, неприятно щекотал шею, вызывая невольный озноб всего тела. Но Сухов словно не замечал всего этого, не старался спрятать свое лицо от холодных тяжелых капель дождя, как делал это всю дорогу Ардальон Порфирьевич, глубоко втянувший голову в суконную воронку торчком приподнятого воротника осеннего пальто.
Мысль Федора Сухова ушла теперь от него самого, оставила тело — пустым, нечувствительным ко всему окружающему, механически движущимся. А может быть, оно, тело, оставило ее позади себя: потому что мысль, ползая сейчас на острие взгляда по стиснутым плотно друг к другу незнакомым домам, была бессильна проникнуть вовнутрь какого бы то ни было из них, где должна была, — как знал уже, — проживать такая же незнакомая женщина, — и мысль тогда неожиданно убегала отсюда и останавливалась уже у порога хорошо известной ему, Сухову, квартиры — его собственной.