Начальник цеха поднял голову, посмотрел на всех как-то виновато и сказал только:
— Давайте докладную…
— Ну вот и хорошо, — облегченно вздохнув, проговорил Павел Васильевич. — Пошли в производственный. Будут слушать. Заставим.
Из приоткрывшейся двери производственного отдела слышался смех. «Какое веселье», — с недоумением подумал Павел Васильевич, останавливаясь и прислушиваясь. Остановились и мастера.
— Это что, — услышал он мягкий баритон Воловикова, — теперь уже с ружьем настоящие охотники не ходят. Груз только лишний — ружье… Знаете, как сейчас ходят на медведя?
— Нет.
— То-то. Берут лист фанеры, молоток и идут на охоту. Подходят к берлоге, раздразнят медведя и, когда он кинется на охотника, тот — раз навстречу лист фанеры! Медведь хвать его лапами! Когти у него и пройдут сквозь лист. Тут уж не зевай! Хватай молоток и загибай их! Все готово, пойман, голубчик!
И снова взрыв смеха.
Производственный отдел работал из рук вон плохо. Но уважительный, предупредительный Воловиков обезоруживал Павла Васильевича своим характером. Он умел как-то по-особенному свести любую вспышку неудовольствия директора, и кого угодно вообще, к разговору, который шел в спокойном и даже дружеском тоне. У него были всегда наготове любезность и корректность, которые как бы держали людей на этой дистанции любезности и корректности и по отношению к нему. Это сглаживало все углы и не позволяло приблизиться к нему вплотную. Он прятался за этой любезностью и корректностью, как черепаха под своим панцирем. И черт его знает, что он был за человек. Он признавал свои ошибки, не кипятился, не оправдывался, обещал исправить дело, и все шло по-старому…
Павел Васильевич открыл дверь и вошел. Все обернулись к нему, и Воловиков оборвал свой рассказ на полуслове.
— Здравствуйте, товарищи, — поздоровался Павел Васильевич, внимательно оглядывая огромную комнату отдела с множеством столов, за которыми работали люди, и тех, кто стоял и сидел около Воловикова.
И этот взгляд его без обычной приветливости насторожил всех. Стало очень тихо. Воловиков живо выскочил из-за стола и, подойдя к директору, улыбнулся и сказал:
— Здравствуйте, здравствуйте, Павел Васильевич. Прошу вас. — И легким поклоном головы и рукой показал на дверь своего кабинета.
— Спасибо. Но мне кажется, что в обществе секретов не бывает.
— Извините. Пожалуйста, пожалуйста…
Он подошел к столу, подал стул. Павел Васильевич сел и увидел, что мастера и начальник стоят кучкой у порога. И ему стало неприятно, неловко от этого ухаживания за собой. Он встал и, уже захваченный чувством неприязни к Воловикову, сказал:
— Ничего, мы постоим, пожалуй. Люди не гордые.
— Виноват, товарищи, виноват. Проходите, садитесь.
Мастера переглянулись с усмешкой и сели, кто где нашел свободный стул. Павел Васильевич облокотился рукой на стол и посмотрел на севшего за стол Воловикова. Аккуратно уложенные черные волосы, круглое холеное лицо, руки белые, с длинными пальцами, на которых розовые ногти были аккуратно подпилены, — все в нем было каким-то бабьим. Рядом с его рукой рука Павла Васильевича казалась грубой глыбой. И он снял ее со стола. Но неаккуратно — что-то упало. Павел Васильевич только посмотрел еще на пол, как Воловиков наклонился и поднял уроненную ручку.
— Не беспокойтесь, не беспокойтесь…
— Спасибо. Вы знаете, что делается сейчас в сборочном?
— Наверное, как всегда, идет сборка машин, — улыбнувшись и пожав плечами, ответил Воловиков.
— А идет ли?
— Насчет сегодняшнего простоя знаю, докладывали. Но меры уже приняты.
— «Уже приняты меры»… А вам не кажется, что еще только приняты меры и что это повторяется слишком часто? — заметил Павел Васильевич. — И надоело уже. И не мне одному — всем надоело. Подумайте и людей послушайте, когда они к вам с советом идут. А простой сборщиков отнесем на ваш счет. Быстрей думаться будет…
— Как на мой счет? — Воловиков сразу вспотел и, вынув платок, вытер себе лоб.
— Очень просто. Сборщики стоят по вашей вине, вы и ответите за это.
— Ну, знаете ли, это еще посмотрим! — вскипел Воловиков, и лицо его вытянулось, стало злым.
«Ага! Вот когда ты показался из своей скорлупы. Хорошо! — даже обрадовался Павел Васильевич. — Теперь поглядим на тебя!»