Тут было другое. В борьбе, которую повела эстонка за русский талант, он, талант, много раз больно огорчал Ингфрид. Сколько раз ей казалось, что одержана окончательная победа; и вдруг он запивал так, как будто хотел проглотить всю «балтийскую лужу». Сколько «честных» слов оказались бесчестными? Она его все же не бросила; она не могла бросить дело своей жизни; она была и тверда, и упряма; но она была бессильна удержать в своем собственном сердце уважение к своему собственному мужу; к мужчине, бесконечно спасаемому и вечно падающему. Ее чувство существенно переродилось; из первоначального восхищения, вызванного талантом, оно перешло в нечто педагогическое. Из принцессы ей пришлось стать гувернанткой. А потребность восхищения все же с ней осталась; ведь она была поэтесса! И он это понял, он это чувствовал. Он не мог наполнить поэтических зал в ее душевных апартаментах. Но ведь он был поэт! Поэзия, можно сказать, была его специальность, - это было то, зачем он пришел в мир.
И вот, можно сказать, родная жена… Это было горько. Тем более горько, что справедливо. Разве он этого не заслужил? Но именно заслуженное, справедливое, оно-то и печалит. Наоборот, несправедливость таит в себе природное утешение.
Чем выше она, жена, подымалась, тем ниже он стал падать в своих собственных глазах. И они расходились, как ветви гиперболы.
***
9.1.1951
Но было ли это все? Что я до сих пор сказал, основано на ее прямых словах. Все знали: Игорь Васильевич не пьет ничего, потому что если выпьет хоть одну рюмку, хотя бы этой «шливовицы» (местная водка из слив), то уже - не остановится… А то, что я напишу сейчас, я заключаю из некоторых недомолвок.
La froidure de la femme очень легко было подозревать в этой северной женщине. Она гармонировала бы с ее льняными, гладко зачесанными прямыми волосами. Принято думать, что черноокие и чернокудрые красавицы юга исполнены огня. Конечно, в этом деле можно жестоко ошибаться. Но тут было больше, чем золотые волосы. Все ее обращение с ним sentait l?amour blanc. Что она была с ним «на Вы», ничего не значит. Под этим холодным «Вы» иногда скрывается очень знойное «ты»; только оно бережется от света; и именно потому бережется, чтобы его сохранить вполне для минуты, когда говорится: «Наконец мы одни!»
Но здесь как-то трудно было это допустить. Наоборот, здесь чувствовалась какая-то драма. В особенности, когда она говорила:
– У Игоря Васильевича есть сын…
– От другой жены, вы хотите сказать?
Она улыбалась. Улыбка у нее была приятная, несколько лукавая, чтобы не сказать загадочная. И говорила:
– Да нет же. Он считает, что это и мой сын.
– А вы?
– Я от него отреклась. Это сын Игоря Васильича!
– ?
– Вы не понимаете? Это трудно понять. Но это так. Ему сейчас шестнадцать лет, и живет он у бабушки. Я его не хочу видеть.
***
Кто-то изрек, что женщина, которая не любит детей, - чудовище! Это говорят про женщину, которая не любит детей вообще. Что же сказать про такую, что отрекается от своего собственного ребенка!
Скажу, что такой была Екатерина Вторая, называемая Великой. Но надо прибавить, что ее отношение к будущему императору Павлу I имело оправдание. Если бы она своевременно решилась отстранить свое дитя от престола, быть может, не разыгралась бы кровавая трагедия Инженерного замка. Такие же чувства, можно сказать, душевного отвращения к своему дитяти питала мать императора Вильгельма II. И здесь эта семейная драма, говорят, была не без оснований. Может быть, и принцесса Ингфрид могла бы рассказать причину, почему сын Игоря Васильевича оказался без матери.
Но она не сказала. Не сказала, хотя и подружилась со мной. Она предоставила мне догадываться. Но я не догадался. А пустые гипотезы нечего размазывать.
***
Впрочем, я считаю допустимым предположение, что с нее достаточно было и одного «испорченного ребенка». Restons la!
***
«…» Вернемся в ту кафану, в Конавлях, где мы пили турску кафу с Северянами, пока Сливинские ходили по делам. Я кое-что рассказал им за это время про «одну из коновлянок». «…» Я, воспользовавшись отсутствием Сливинских, сетовал Северянам на свою горестную судьбу:
– Когда я гостил у доктора, я не позволял ему безобразно говорить о Сливинских… Не только из-за этого одного, но из-за этого тоже, я с ним «разошелся во взглядах», чтобы не сказать поссорился. Теперь я гощу у Сливинских и не позволяю им безобразно говорить о докторе. Неужели придется и с ними поссориться?