Молодая женщина подняла на него большие глаза цвета фиалки:
— Простите, сэр, но вы, кажется, знаток русского народа? — спросила она с очаровательным смущением.
— О! — ответил мистер Пэль обещающим голосом.
— Так не можете ли вы… (робкий взгляд и улыбка). Не можете ли вы (фиалковые глаза устремляются вниз, на кончик крохотного башмачка) ознакомить меня с общеупотребительными русскими выражениями?
— С величайшей готовностью, — воскликнул мистер Пэль, облокотившись на ящик маиса и вынув записную книжку, — вот, для первой ориентации в русском городе… вы входите в ресторан, вы спрашиваете национальные блюда… Позвольте, я прочту, — и мистер Пэль прочел по складам: «Вши, касса, длин, яичники…»
— Нет, нет, — прервала его мистрисс Василова с легким вздохом, — я хотела бы знать совсем другие слова и, если можно, попросить вас записать мне их английскими буквами. Например, слово «муж», потом слово «будьте осторожны»…
— О-о! — кисло улыбнулся американец. — Очень опасный подбор слов. Муж по-русски — это «муш» или ласкательно «мушка», а ваше предостережение надо произнести так: «будь ты осторожник».
— Спасибо, — мило произнесла молодая женщина, записывая себе в книжечку эти слова, — сэр, я — русская по происхождению, но совершенно забыла родной язык. Особенно после морской болезни… Такая странная болезнь, отняла память событий, лиц, хронологии…
— Разве вы страдаете морской болезнью?
— По ночам у себя в каюте, — смутившись, произнесла мистрисс Василова и удалилась, обласкав мистера Пэля очаровательным поклоном.
Она не прошла и десяти шагов, как из маисовой кадки слева раздалось какое-то странное кряхтение. Вздрогнув, она отшатнулась направо, но из стоявшего там ящика с маисом послышалось совершенно явственное сопение. Испуганная красавица побежала прямо на груду мешков, как вдруг до ушей ее долетел тяжелый сдавленный вздох, и один из мешков несомненно зашевелился. Это было уж слишком для ее чувствительных нервов. Она закрыла лицо руками и помчалась по трапу вниз, к себе в каюту.
У мистрисс Василовой очень элегантная каюта первого класса. Для такой старой и маленькой развалины, как пароход «Амелия», рассчитывающей больше на груз, нежели на пассажиров, — это очень миленькая каюта. Мягкая мебель ввинчена в пол, зеркало и вешалка привинчены к стенам, всюду ковры, коврики и занавески. Мнимая Катя Ивановна бросилась на кушетку, вытянула ножки и закинула обе руки за голову. Каштановые локоны, выбившись из прически, мягкими прядями свесились вдоль ее свежих, бледных щек, фиалковые глаза потемнели, губы страдальчески сжались.
Катя Ивановна, Вивиан Ортон то ж, думала о том, что ее ждет в Кронштадте. Она ехала в сумасшедшую страну, которую Тингсмастер называл великой. Она ехала к народу, который Тингсмастер называл гениальным. Но ни та, ни другой не занимали ее мыслей. Она думала о человеке, с которым должна была встретиться в Кронштадте. Если это Василов, она подойдет к нему и скажет «будь ты осторожник», а если это Артур Рокфеллер, ей придется сказать ему нежным голосом «мушка» и начать страшную комедию, — бог даст, последнюю комедию в ее жизни…
Вивиан устало опустила ресницы. Она больна ненавистью, убивающей ее лучше всякого яда. Но у нее есть и яд, настоящий яд, действующий, как молния, спрятанный в механизме ее маленьких золотых часиков. Вивиан не хотела бы убить им Рокфеллера, этот яд она прячет для себя, Вивиан проследит за всеми тайнами своего врага, прочтет его мысли, узнает его планы и сгноит его на дне самой страшной тюрьмы в течение часов, недель, месяцев, лет…
Ресницы ее хищно вздрогнули, и у прелестного рта легла жестокая складка.
Стук в дверь. Вивиан вскочила, и лицо ее приняло прежнее наивное выражение.
— Кто там?
В каюту просунулась голова небольшого человечка. Это был техник Сорроу. Он тотчас же вошел, заложив руки за спину, и шепнул тревожным тоном: