Миссис Элизабет проговорила это дрожащим голосом, закрыла лицо руками и зарыдала.
Скорбная процессия двинулась дальше. Лепсиус подхватил пошатнувшегося Артура и довел его до автомобиля. Набережная опустела, с неба забил частый, как пальчики квалифицированной машинистки, дождик.
Сплевывая прямехонько под дождь, к докам прошли, грудь нараспашку, два матроса с "Торпеды". Они еще не успели, но намеревались напиться. У обоих в ушах были серьги, а зубы сверкали, как жемчуга.
- Право, Дип, ты врешь! Право, так!
- Молчи, Дан. Будь ты на моем месте, ты, может, и не стал бы болтать. Ты, может, прикусил бы язык...
- Уж если молчать, не сюда нам идти, дружище! Пока я не залью ромом последние слова этой бабы... Ты сам слышал: "Убили в России, убили в России!" - а гроб-то при мне - я был вахтенный - погрузили к нам темной ночью в Галифаксе... Скажи на милость, десять лет плаваю - ни разу не делали крюка, чтоб заходить в Галифакс! Пока я не залью ромом...
Остальное пропало в коридоре, ступеньками вниз, подвала "Океания": "Горячая пища и горячительные напитки - специально для моряков". Нам с вами, читатель, не для чего туда спускаться, тем более, что кто-то неопределенной и незапоминающейся наружности, с жесткими кошачьими усами и кадыком на шее, с опущенными вниз слабыми руками, опухшими, как у подагрика, в сочленениях, уже спустился туда вслед за двумя матросами.
3. ДОКТОР ЛЕПСИУС НАЕДИНЕ С САМИМ СОБОЙ
Быстрыми шагами, не соответствующими ни его возрасту, ни толщине, поднялся доктор Лепсиус к себе на второй этаж. Он занимал помещение более чем скромное. Комнаты были свободны от мебели, окна без штор, полы без ковров. Только столовая с камином да маленькая спальня казались жилыми. Впрочем, за домом у доктора Лепсиуса была еще пристройка, куда никто не допускался, кроме его слуги-мулата и медицинских сестер. То был собственный стационар Лепсиуса, где он производил свои таинственные эксперименты.
Поднимаясь к себе, доктор казался взволнованным. Он танцевал всеми тремя ступеньками, ведущими к носу, бормоча про себя:
- Съезд, настоящий съезд! Какого черта все они съехались в Нью-Йорк? Но тем лучше, тем лучше! Как раз во-время для тебя, дружище Лепсиус, когда твое открытие начинает нуждаться в дополнительных примерчиках, в проверочных субъектах... Тоби! Тоби!
Мулат с выпяченными губами и маленькими, как у обезьяны, ручками выскользнул из соседней комнаты. Лепсиус отдал ему шляпу и шапку, уселся в кресло и несколько мгновений сидел неподвижно. Тоби стоял, как изваяние, глядя в пол.
- Тоби, - сказал наконец Лепсиус тихим голосом, - что поделывает его величество Бугае Тридцать Первый?
- Кушает плохо, ругается. На гимнастику ни за что не полез, хоть я и грозил пожаловаться вам.
- Не полез, говоришь?
- Не полез, хозяин.
- Гм, гм... А ты пробовал вешать наверху бутылочку?
- Все делал, как вы приказали.
- Ну, пойдем навестим его... Кстати, Тоби, пошли, пожалуйста, шофера с моей карточкой вот по этому адресу.
Лепсиус написал на конверте несколько слов и передал их мулату. Затем он открыл шкаф, достал бутылочку с темным содержимым, опустил ее в боковой карман и стал медленно спускаться вниз, на этот раз по внутренней лестнице, ведущей к тыловой стороне дома.
Через минуту Тоби снова догнал его. Они миновали несколько пустых и мрачных комнат со следами пыли и паутины на обоях, затем через небольшую дверку вышли на внутренний двор. Он был залит асфальтом. Высокие каменные стены справа и слева совершенно скрывали его от уличных пешеходов. Нигде ни скамейки, ни цветочного горшка, словно это был не дворик в центральном квартале Нью-Йорка, а каменный мешок тюрьмы. Шагов через сто оба дошли до невысокого бетонного строения, похожего на автомобильный гараж. Дверь с железной скобой была заперта тяжелым замком. Только что Лепсиус собрался вставить ключ в замочную скважину, как позади него, со стороны главного дома, раздался чей-то голос.
Лепсиус нервно повернулся:
- Кто там?
- Доктор, вас спрашивают! - надрывалась экономка в белом чепце, красная как кумач. - Вас спрашивают, спрашивают, спрашивают!
Мисс Смоулль, экономка доктора, была глуховата - очень незначительное преимущество у женщины, не лишенной употребления языка.
- Кто-о? - растягивая звуки, крикнул Лепсиус.
- Хорошо! - ответила ему мисс Смоулль, усиленно закивав головой.
И тотчас же некто, бедно одетый, странной походкой направился через дворик к Лепсиусу.
- Черт побери эту дуру! - выругался про себя доктор. - Держишь ее, чтоб не подслушивала, а она знай гадит тебе с другого конца... Кто вы такой, что вам надо? - Последние слова относились к подошедшему незнакомцу.
- Доктор, помогите больному, тяжело больному! - сказал незнакомец, едва переводя дыхание.
Лепсиус посмотрел на говорившего сквозь круглые очки:
- Что с вашим больным?
- Он... на него упало что-то тяжелое. Перелом, внутреннее кровоизлияние, одним словом - худо.
- Хорошо, я приду через четверть часа. Оставьте ваш адрес.
- Нет, не через четверть часа. Идите сейчас!
Доктор Лепсиус поднял брови и улыбнулся. Это случалось с ним очень редко. Он указал мулату глазами на дверь стационара, передал ему ключ и двинулся вслед за настойчивым незнакомцем.
Только теперь он разглядел посетителя как следует. Это был невысокий бледный человек с ходившими под блузой лопатками, со слегка опухшими сочленениями рук. Глаза у него были впалые и разбегающиеся, как у горького пьяницы, на время принужденного быть трезвым. Под носом стояли редкие жесткие кошачьи усы; на шее болтался кадык.
- Вот видите, только перейти улицу, - лихорадочно твердил он доктору, приближаясь к высочайшему небоскребу коммерческого типа, - только и всего, экипажа не надо... - Видно было, что его стесняет каждый шаг, сделанный доктором, и он охотно ссудил бы ему для этого свои собственные ноги.
Доктор Лепсиус начал удивляться. Перед ним было отделение Мексиканского кредитного банка, не имевшее ничего общего с жильцами квартиры.
- Куда вы меня тащите? - вырвалось у него. - Тут контора и банк. Все закрыто. Где тут может быть больной!
- У привратника, - ответил незнакомец, быстро отворяя боковую дверку и пропуская доктора в светлую маленькую комнату подвального этажа.
Здесь действительно находился больной. Это был огромный мужчина, видимо только что принесенный сюда на носилках и сброшенный прямо на пол. Он был прикрыт простыней. Над ним склонялись двое: седой, важного вида старик в торжественном мундире банковского швейцара и старуха, сухая, маленькая, остроносая, плакавшая навзрыд.
Незнакомец быстро снял с раненого простыню и подтолкнул к нему доктора. Лежавший человек был буквально искромсан. Грудь его сильно вдавлена и разбита, ребра сломаны, живот разорван, как от нажима гигантского круглого пресс-папье, оставившего ему в целости лишь конечности и голову. Он отходил.
- Я тут ничего не могу сделать, - отрывисто произнес доктор, с изумлением глядя на умирающего. - Он уже в агонии, к великому для него счастью.
- Как! И, по-вашему, его нельзя заставить заговорить? - вскрикнул незнакомец. - Он не произнесет больше ни слова, даже если вернется сознание, а? - Он смотрел на доктора странными, разбегающимися глазами.
- Нет, - ответил доктор, - сознание не вернется, он умирает... умер. Он ваш родственник?
Но, к его удивлению, незнакомец, не дослушав даже вопроса, быстро повернулся и выбежал из комнаты. Старики, склонившиеся над мертвецом, плакали.
Лепсиус только теперь увидел, что несчастный был матрос. На рукаве его синей куртки была нашивка с якорем и крупной прописью: "Торпеда".
Доктор невольно вздрогнул. Он тронул за плечо плакавшую старуху:
- Голубушка, кто этот бедняжка?
- Сын мой, сыночек мой, Дип-головорез, - так его звали на пароходе... Ох, сударь, что это за день! Ждали мы его из-за моря, а вместо этого дождались из-под камня... Океан не трогал его, голубчика, а в городе, среди бела дня... ох-охо-хо!