Между тем индусы по знаку, данному! Лебером, преклонили перед Мартином Андрью колени, взяли по щепотке земли из-под его подошв и посылали себе головы. Потом, вскочив на нога, они схватили пастора за локти, и покуда один держал его в железных тисках, другой обшаривал с ворота до пяток. Стиснув зубы, Мартин Андрью смотрел, как его обыскивают. Вот из-за пазухи смуглые пальцы вытянули стилет с отравленным лезвием и бросили на траву, к ногам мистера Лебера. За стилетом туда, же полетели револьвер, шелковый шнур, бритва, кошелек, свисток, множество таинственных мелочей пасторского туалета.
- Все это не будет вам никогда более нужно, отче! - мягко проговорил мистер Лебер. - Ну, кажется, все.
Невольно веки Мартина Андрью дрогнули и прикрыли глаза, сверкнувшие радостью. Но от Лебера не укрылось ни то, ни другое. Он сделал знак индусам, оставившим было пастора, и смуглые пальцы снова забегали по обнаженному телу. Вот они что-то нашли, приподняли, показали Леберу: между двумя коричневыми ногтями крошечный пузырек о каплей фиолетовой жидкости! На этот раз Мартин Андрью яростно вскрикнул, рванулся и ударил индуса по лицу. Пузырек полетел в траву.
- Ай-ай-яй! - укоризненно пробормотал Лебер. - Самоубийство! Удел мещан, кончающих мелким петитом в газетной хронике! Неужели вы предпочтете его тому величию, которое уготовано вам, отче? He допускаю мысли. Абдул, предложи святому отцу напиться!
Абдул благоговейно преклонил колени. На подносе в его руках - хрустальная чаща.
В чаше - рубиновое вино, лучшее столетнее вино из сокровищ ширазских подвалов, о котором сложилась, легенда что его пил пророк.
Мартин Андрью взял чашу и осушил ее. Она должна была прибавить ему силы и мужества. Но сухой кровавый огонь разлился по его жилам сладострастною жаждой жизни. Тысячи очарований, как обнаженный нерв, стрельнули острою болью в его теле: воздух, солнце, розы, сухость и блеск горизонта, жаркая сушь земли, соленая хрусткость пыли под ногами, тусклый румянец гранат, мускулы: собственных рук, курлыканье далекой птицы - жизнь, жизнь, наслажденье всем живущим! И вдруг, в эту минуту, воспаленные глаза пастора встретили чей-то глаз из-под купы дерев. Это был Гуссейн, спрятавшийся в траву. Он делал ему знаки. Он говорил саибу руками, глазами, губами: саиб, Эллида найдена! Терпенье, саиб! Твой верный слуга исполнил, что ему приказали!
Вино или кровь, но что-то ударило в голову пастора с нечеловеческой силой. Он повернулся к Мистеру Леберу, помолодевший и решительный:
- Где же ваш белый конь?
- Погодите, - тихо ответил Лебер, внимательно наблюдая за ним, - переоденьтесь!
Мартин Андрью облачился в хитон, выпрямился, сухой и стройный, и незаметно мигнул Гуссейну вое хитроумие человека, задумавшего спастись, ожило в эту минуту в каждом атоме его существа.
- Теперь, отче, садитесь со мной в автомобиль, - подозрительным голосом пробормотал Лебер: - у нас нет времени на процессию. В Багдаде и Ковейте политические беспорядки. Нам надо выгадывать каждую минуту. Мы подъедем к Элле-Кум-Джере, и вы пересядете на лошадь за двадцать минут до колодца у Четырех долин!
Это было уже худо. Но Мартин Андрью верил, лихорадочно верил в собственную жизнь, в ту волну могучего хотения жизни, которая жгла и баюкала сейчас его кровь. Он еще раз обернулся к Гуссейну и послушно сел за Лебером в маленький глухой автомобиль мышиного цвета.
Со стороны узлового сплетения двух дорог, Ковейтской и Бассорской, приближалось тягучее пенье огромной толпы. Каждые пять минут процессия останавливалась. Муллы и дервиши выскакивали вперед и гнусавым голосом, разрывая на себе одежды, кричали:
- О, пророк, пророк! О, день траура! Приведи сюда, убийцу Кавендиша, убийцу нового пророка правоверных, убийцу с заклейменным челом, чтоб мы разорвали его, чтоб мы омочили руки в его крови, чтоб мы окропили кровью святую могилу! Яви, яви чудо! О, день траура! Ризэ-Азас-Эмруз!
Тысячи рук начинали наносить себе удары ножами по бритым черепам. Кровь струилась вниз, и ее никто не вытирал… Яростные рыдания стояли в воздухе. Муллы дико вскрикивали и снова вели толпу, а на шестах и кровавых лоскутах покачивались амулеты с останками Кавендиша. Вдруг, не доходя километра до колодца Элле-Кум-Джере, муллы переглянулись и тихонько шепнули друг другу самым практическим голосом, лишенным всякого экстаза:
- Что это там за серый человек с посохом? Инглезы не заплатили за него! Он не входит в программу… Что нам с ним делать?
Серый человек с посохом тихо плелся по дороге, подставив седые кудри солнцу и пыли. Это был усталый старый Арениус, брошенный караваном Гонореску и пешком возвращавшийся домой, он спешил к колодцу, изнемогая от жажды. Но старые ноги едва передвигались. Опершись! на посох, он остановился, обернулся и увидел процессию. Тот, час же на лице его произошла перемена. Подслеповатые голубые глаза засверкали, дрожащие руки выпрямились, схватили посох и грозно замахнулись им.
- Нечестивцы, оставьте вашего идола! - крикнул он по арабски. - Не вам ли сказано: нет бога, кроме бога!.. А вы отдаете душу падали! Гнили! Смертному человеку!
Арениус не успел докончить. Нож вошел на лету в его глаз, вонзился глубоко, и старик упал ничком в пыль, обливаясь кровью. Процессия с воем и стоном прошла над его телом. И, все ближе и ближе вырисовываясь вдали, оставляя справа синие очертания гор, а слева далекие голубые извилины моря, надвигалось на них белое пятнышко: мраморный склеп у квадратного колодца Элле-Кум-Джере, стоявшего на скрещении Четырех долин. Вой и стоны сделались непереносными. Ослабев от потери крови, десятки людей падали на землю, чтоб больше не встать. А муллы кружились и звали толпу все безумней и все исступленней. И когда шоссе сделало - поворот,
48. ЧУДО МАЙОРА КАВЕНДИША
- перед обезумевшей толпой неожиданно открылась необычайная картина. Как раз перед мраморным склепом, на пригорке, - неподвижно стоял караван. С десяток людей спешился верблюды пили воду два всадника на конях застыли друг возле друга: один на маленькой косматой лошадке, черный, бородатый, смуглый другой - в белом одеянии, на белом коне, сухой, вытянувшийся и стройный, как Георгий-победоносец с византийского полотна.
- Эалля! - завопил мулла, поворачиваясь к толпе. - Вы видите! Видите! Неверный у священной гробницы! Что он тут делает?
Рокотанье толпы, как морской вал, подползло к ушам всадников.
- Сэр, вам пора начать, - шёпотом сказал косматый. - Выньте спичку и чиркните о гробницу, точно собираетесь закурить.
Пастор Мартин Андрью поворотился к нему, оскалив длинные желтые зубы. Волчий взгляд сто засветился чудовищным презрением и ненавистью.
- Трижды дурак! - прошипел он сквозь зубы. - Прочь от меня! Долой с - этим! вздором!
Пришпорив лошадь, он поднял ее на дыбы и в ту же секунду качнулся: белый конь тяжело прохрипел, припадая на ноги - у него были перерезаны сухожилья. Мартин Андрью швырнул поводья и с силой вылетел из седла - Прочь! Прочь от меня! - дико крикнул он на косматого, ковыляя в сторону от, колодца на деревянной ноге. - Ни один дьявол не заставит меня лезть на смерть! Ну-ка! Заставьте-ка! Кукиш - вот вам чудо, палачи, убийцы, актеришки! Попробуйте-ка, попробуйте заставить меня заговорить!
Косматый перебежал дорогу и схватил пастора за хитон.
- Опомнитесь, сэр! Ради вашей души! Ради вашего величия! Ради вашей собственной идеи! Что скажет Анти-Коминтерн! Вас засмеют, оплюют, раздавят, вы будете пресмыкаться, ходить шутом, предателем, трусом, лгуном!
- Чем вам только угодно! - хихикал пастор, прыгая с кочки на кочку. - Что я, дурак, что ли, лезть на штыки этих грязнулей?.. Очень мне нужен мавзолей! Да я променяю всех вас, с мавзолеем в придачу, за одну девчонку, за одну веснушечку на девчоночке, за одну корочку хлеба… Уйдите вы, скот, или я закричу этим людям, что вы меня грабите!
Косматый схватил себя за голову: Десять минут прошло, яд начал действовать, люди околевают до начала мученичества! Провалилось! И по милости этого животного!
- Вое погублено! - простонал он, оглядываясь караваи.