- Гм, гм. А ты пробовал вешать наверху бананы?
- Все делал, как вы приказали.
- Ну пойдем, навестим его. Кстати, Тоби, пошли, пожалуйста, шофера с моей карточкой вот по этому адресу.
Лепсиус написал на конверте несколько слов и передал их мулату. Затем он открыл шкафчик, достал бутылочку с темным содержимым, опустил ее в боковой карман и стал медленно спускаться вниз, на этот раз по внутренней лестнице, ведущей к тыловой стороне дома. Через минуту Тоби снова догнал его. Они миновали несколько пустых и мрачных комнат, со следами пыли и паутины на обоях, затем через небольшую дверку вышли на внутренний двор. Он был залит асфальтом. Высокие каменные стены справа и слева совершенно скрывали его от уличных пешеходов. Нигде ни скамейки, ни цветочного горшка, словно это был не дворик в центральном квартале Нью-Йорка, а каменный мешок тюрьмы. Шагов через сто оба дошли до невысокого бетонного строения, похожего на автомобильный гараж. Дверь с железной скобой была заперта тяжелым замком. Только что Лепсиус собрался вставить ключ в замочную скважину, как с той стороны, из главного дома, раздался чей-то голос. Лепсиус нервно повернулся.
- Кто там?
- Доктор, вас спрашивают, - надрывалась экономка в белом чепце, красная как кумач, - вас спрашивают, спрашивают, спрашивают!
Мисс Смоулль, экономка доктора, была глуховата, - очень незначительное преимущество у женщины, не лишенной употребления языка.
- Кто-о? - растягивая звуки, крикнул Лепсиус.
- Хорошо! - ответила ему мисс Смоулль, усиленно закивав головой. Тотчас же некто, бедно одетый, быстро направился через дворик к Лепсиусу.
- Черт побери эту дуру! - выругался про себя доктор. - Держишь ее, чтоб не подслушивала, а она знай гадит тебе с другого конца. Кто вы такой, что вам надо? - последние слова относились к подошедшему незнакомцу.
- Доктор, помогите больному, тяжело больному, - сказал незнакомец, едва переводя дыхание.
Лепсиус посмотрел на говорившего сквозь круглые очки:
- Что с вашим больным?
- Он… на него упало что-то тяжелое. Перелом, внутреннее кровоизлияние, одним словом - худо.
- Хорошо, я приду через четверть часа. Оставьте ваш адрес.
- Нет, не через четверть часа. Идите сейчас!
Доктор Лепсиус поднял брови и улыбнулся. Это случалось с ним редко. Он указал мулату глазами на дверь гаража, передал ему ключ и двинулся вслед за настойчивым незнакомцем. Только теперь он разглядел его как следует. Это был невысокий, жиденький человек, с ходившими под блузой лопатками, со слегка опухшими сочленениями рук. Глаза у него были впалые, унылые, тоскующие, как у горького пьяницы, на время принужденного быть трезвым. Под носом стояли редкие, жесткие кошачьи усы, на шее болтался кадык.
- Вот видите, только перейти улицу, - лихорадочно твердил он доктору, приближаясь к высочайшему небоскребу коммерческого типа, - только и всего, экипажа не надо… - Видно было, что его стесняет каждый шаг, сделанный доктором, и он охотно ссудил бы ему для этого свои собственные ноги.
Доктор Лепсиус начал удивляться. Перед ним было отделение Мексиканского кредитного банка, не имевшее ничего общею ни с рабочими, ни вообще с квартирантами.
- Куда вы меня тащите? - вырвалось у него. - Тут контора и банк. Все закрыто. Где тут может бьть больной?
- У привратника, - ответил незнакомец, быстро отворяя боковую дверку и пропуская доктора в светлую маленькую комнату подвального этажа.
Здесь действительно находился больной. Это был огромный мужчина, видимо только что принесенный сюда на носилках и поспешно сброшенный прямо на пол. Он был прикрыт простыней. Над ним склонялись двое: седой, важного вида старик, в торжественном мундире с галунами, и старуха, сухая, маленькая, остроносая, плакавшая навзрыд.
Незнакомец быстро снял с раненого простыню и подтолкнул к нему доктора. Лежавший человек был буквально искромсан. Грудь его была сильно вдавлена и разбита, ребра сломаны, живот разорван, как от нажима гигантского круглого пресс-папье, оставившего ему в целости лишь оконечности и голову. Он отходил.
- Я тут ничего не могу сделать, - отрывисто произнес доктор, с изумлением глядя на умирающего, - он уже в агонии, к великому своему счастью.
- Как! И, по-вашему, его нельзя заставить говорить? - вскрикнул незнакомец, как показалось Лепсиусу - в самом настоящем отчаянии. - А если гальванизировать, вспрыснуть ему что-нибудь, а? - Он смотрел на доктора умоляющими глазами.
- Нет, - ответил доктор, - он умирает, умер. Он ваш родственник?
Но, к его удивлению, незнакомец, не дослушав даже вопроса, быстро повернулся и выбежал из комнаты. Старики, склонившиеся над мертвецом, плакали. Лепсиус только теперь увидел, что несчастный был матросом. На рукаве синей куртки его была нашивка с якорем и крупной прописью: «Торпеда».
Доктор невольно вздрогнул. Он тронул за плечо плакавшую старуху.
- Голубушка, кто этот бедняжка?
- Сын мой, сыночек мой, Дип-головорез, - так его звали на пароходе… Ох, сударь, что это за день! Ждали мы его из плавания, а вместо этого дождались из-под камня… Океан не трогал его, голубчика, а в городе, среди бела дня… Ох-охо-хо!
- Как это случилось?
- Да говорили нам, что он шел из кабачка, а сверху с виадука оторвался кусок плиты и придавил его, как букашку. И рта не разинул, и принесли, так не кричал.
- Кто же его принес, вот этот рабочий, что сейчас вышел?
- Принесли полицейские с матросами. А этот, сударь, нам незнаком, должно быть - от доброты сердца сжалился. Сам и за доктором вызвался сходить, и все старался, чтоб Дип, сыночек наш, последнее слово сказал… Верно вы его знаете, так скажите ему от нас, стариков, спасибо.
- Хорошо, хорошо, надо теперь вызвать полицейского врача, - сказал Лепсиус и вышел из привратницкой.
- Странно, - сказал он самому себе, - множество странностей в один день. Приходит «Торпеда» и привозит с собой знатную публику, - странность номер первый. На той же «Торпеде» нам доставляется мертвый Рокфеллер, - странность номер второй. И вот, наконец, матрос с «Торпеды», умерший ни с того ни с сего, от камня, слетевшего с виадука. А страннее всего - неведомый человек, с виду простой рабочий, которому, видите ли, непременно нужно заставить раздавленного матроса заговорить. Будь я немножко свободней, а нанялся бы этими странностями на досуге, позадумался бы с трубочкой. Но теперь…
Теперь у доктора Лепсиуса была своя собственная странность - номер пятый, и совершенно очевидно, что она оттесняла другие.
Придя в свою спальню и засветив электричество, доктор со вздохом облегчения скинул смокинг. Мулат расшнуровал ему ботинки и надел ему на ноги вышитые турецкие туфли.
- Шофер возвратился? - спросил доктор.
Мулат молча протянул ему конверт с великолепным гербом. «Принц Ульрих Гогенлоэ просит доктора Лепсиуса пожаловать к нему между 7 - 8 вечера».
Доктор поднял к очкам полную руку с браслеткой. Дамские часики с крупным, как горошина, брильянтом, показывали без четверти семь.
- Черт возьми, ни отдыха, ни спокойствия. Его величество Бугас Тридцать Первый будет опять дожидаться своей бутылочки до глубокой ночи. Тоби, постарайся угостить его какими-нибудь сказками, чтоб он не заснул до моего прихода.
Полчаса доктор сидит, протянув ноги на решетку холодного камина. Он отдыхает молча, сосредоточенно, деловито, как спортсмен или атлет перед выступлением. Дышит то одной, то другой ноздрей, методически прикрывая другую пальцами. Не думает. Натер виски одеколоном пополам с каким-то благовонным аравийским маслом. Но вот полчаса проходит. Бессмысленное выражение лица становится снова островнимательным, лукавым, большие очки бодро поблескивают. Туфли сбрасываются, - снова смокинг, ботинки, шляпа, все по порядку, палка - в руку, бумажник и трубочка - во внутренний карман, - доктор Лепсиус освежился, он готов для нового странствования, быть может, снабжающего его фактиками, экспериментиками и проверочными субъектами для чего-то такого, о чем мы никак не можем догадаться, тем более, что мулат Тоби, преспокойно пропустив мимо ушей распоряжение доктора, а за воротник две-три рюмочки, лег спать на холодную циновку в полупустой комнате и не подумав навестить таинственного Бугаса.