Рабочие переглянулись. Черт возьми, что такое!.. Они утратили необходимость в еде. А вместе с нею они утратили представление о том, как надо есть, что надо есть и зачем надо есть. Смутное воспоминание об этой процедуре наполняло их удивлением, точь-в-точь как у человека, видевшего во сне, что он летает, и сохранившего, пробудившись, странное летательное чувство в своих предплечьях.
— Н-да... — проговорил Ребров нерешительно. — Насчет этого я ничего не знаю. Дядя Гнейс научил меня делать сплав и беречь свою глотку. Он не сказал, что мы изменимся, точно родимся на какой-то другой планете.
— Поднимемся наверх, — пробормотал старый рабочий, — неспокойно у меня на сердце, братцы! Я согласился помереть для нашего дела, но ведь не в ангельском же виде! Неужто нам на прощание так и не покушать? Винца не попить? Ах, черт, да как мы раньше-то могли есть и пить?
Лори взглянул на него с сожалением.
— Эх ты! — вырвалось у него — Брось глупости. Радуйся! По мне, так вовсе не надо выходить отсюда, до самого последнего дня. Мы не будем ни в чем нуждаться. Нам не нужно другого воздуха, не нужно пищи. Это я называю райской смертью.
— Все-таки я поднимусь, — пробормотал Ребров. — Заведи колесо, дядя. Я сяду в корзину вместе с чашей.
Он легко прыгнул на высоту трех футов, прежде чем старик взялся за колесо и сел в корзину.
— Странно! Мы потеряли тяжесть. Или земля потеряла здесь притяжение, — крикнул он, принимая из рук рабочего хрустальную чашу, подброшенную к нему, как мячик. Корзина взлетела наверх легче пушинки.
Но там, где должно было сиять солнце, Ребров увидел лишь голубую узкую щель. Когда первая струйка свежего воздуха коснулась его лица, он испытал нервный толчок и повалился из корзины вниз головой. Встав и отряхиваясь, измученный, голодный, усталый, Ребров с ужасом припал к щели. Скала сдвинулась. Шахта была закрыта.
— Эй! — крикнул он в щель. — Есть тут кто-нибудь? — Он вырвал листок блокнота, нацарапал:
20 грамм лэния
и просунул бумажку вместе с чашей в щель... Но тут ее подхватила нежная старческая рука с мягкими пальцами, и бледный дядя Гнейс придвинул лицо к щели.
— Вы погребены в шахте, — шепнул он. — Жена Вестингауза побежала на другую тропинку. Может быть, там все осталось по-прежнему.
— Беда не велика! — ответил Ребров. — Эта щель, дядя, отлично годится для пропуска чаш. Сторожите здесь посменно. Приносите нам... черт, я опять голоден, а десять минут назад... Дядя Гнейс! Там, внизу, мы не испытываем нужды в еде и питье.
Доктор Гнейс глядел на него сострадательными глазами.
— Тем лучше, друг мой! Все устроилось как нельзя лучше. Вы не будете страдать, если откажетесь от свежего воздуха и солнца. Но дело в том... дело в том... Мы выработали только сорок грамм. Заставьте ребят торопиться... Дело в том, что эта щель медленно сдвигается.
Слова застревали во рту у бедного Гнейса. Он страдал, встречаясь со взглядом Реброва.
— Нет никаких изменений земной коры. Ничего похожего на удары. А между тем скалы сдвигаются, и если движение их не прекратится...
— Мы будем раздавлены, как листья папоротника в пластах антрацита, — бодро ответил Ребров. — Не волнуйтесь, дядя! Кто утопает, тот не боится промокнуть.
С этими словами он опрометью кинулся вниз, к корзине. Ему оставалось теперь одно: всеми силами, всем напряжением успеть довести сегодняшнюю выработку хотя бы до ста грамм, — пока щель не закроется окончательно.
— Лори! — крикнул он, появляясь в узком тоннеле. — Работай за четверых. Шахта заперта. Последняя щель сдвигается. Мы должны дать лэний хотя бы настолько, чтоб обезвредить врагов на первые дни войны.
Лори стал удивительно понятливым. Он даже не переспрашивал. Рабочие тоже поняли Реброва с первого звука. Локтями, ладонями, ногами заработали они в руде, отламывая, отряхивая, отсыпая, откусывая острые осколки. Каждый старался ударить молотком быстрей, чем в одну сотую секунды, и никто не чувствовал ни усталости, ни страха. Легкое, острое веселье охватило их танцующим вихрем. Легкость снова вернулась к Реброву. Все больше и больше осколков подвозилось к его лаборатории, все быстрее бежала по трубам красная струйка сиропа.
Двадцать грамм, еще двадцать грамм, еще двадцать — они перешли за сто грамм, когда, наконец, старик рабочий, взлетавший наверх вместе с чашами, опустился вниз серьезней, чем поднялся. Он держал в руках седьмую чашу. Щель сдвинулась еще тесней. Чаши не просовывались.
— Жаль, что мы не позаботились о флаконах! — крикнул Ребров. — К воронке, братцы. Может быть, выберемся через воронку.
Ход, высеченный в скале, употреблялся лишь в крайнем случае. Он был труден, длинен и вел на вершину горы. Ребров был уверен, что он задвинут, так как о жене Вестингауза, побежавшей к этому входу, не было ни слуху, ни духу. Они поспешили к каменной лестнице и остановились, столкнувшись с блестящим, отполированным куском огромного кварца. Воронка исчезла, точно ее и не было, а вокруг них вились новые, неведомые коридоры, в высоту человеческого роста, посыпанные дивным золотым песком.
— Чудеса! — крикнул Лори. — Мы в пегматитовых жилах гранита!
С этими словами он упал на песок и проворно ощупал вокруг себя стены, пол, потолок, впадины.
Ребров был мрачен. Седьмая чаша, оставшаяся у него в руках, мучила его совесть.
— Сколько грамм нужно для отравления орудий всех наших врагов? — спросил он у Лори, ползшего по земле.
— Мы обезвредили их на десять — пятнадцать дней войны, — откликнулся Лори. — Но идемте вперед братцы. Может быть, перед нами откроется какая-нибудь щель.
Он смело пустился вдоль по коридору, гладя руками бока и ребра, жилы и старательно перебирая каждую горсточку песку. Ребята засветили фонари и двинулись вслед за ним.
Глава сорок третья.Встреча в гнезде бриллиантов
Жилы вились змеями на огромное расстояние. Они пересекали друг друга. Заходили в тупички, разветвлялись, образовывали гнезда, но никаких щелей Лори найти не мог. Почувствовав усталось, он повернул обратно и положил руку на плечо Реброва.
— Делать нечего, идемте назад. Наша работа закончена на седьмой чаше.
Ребров сердито сдвинул брови.
— Восемь жизней за десять дней ихних неудач — это дорого. Черт возьми, я не герой. Я готов стучать кулаками об стену, чтоб не умереть с проклятым чувством недовольства.
— Но мы должны быть трезвыми, — мягко ответил Лори. — Не забудьте, друг, что в десять дней, покуда их пушки, пули, моторы и газы будут куролесить и фокусничать, у сотни тысяч солдат пробудится сознание. Я убежден, что союз победит и начнется революция во всем мире.
— А мы ее не увидим! — сумрачно воскликнул Ребров, — Я начинаю задыхаться. Эти жилы увели нас от лэния. Смерть начинает быть слишком обыкновенной. Идемте назад.
Он повернулся и побежал, отбрасывая фонарем на стены гранита фантастические искры. Лори догнал его опять и зашагал рядом. В противоположность Реброву, всегда сдержанному, а сейчас взволнованному и теряющему спокойствие, Лори, всегда живой и беспутный, стал удивительно мягок и тих. Глаза его засветились, губы приняли мечтательное выражение.
— Ребров, — шепнул Лори, — вы сказали, что жена Вестингауза побежала к воронке. Я надеюсь, она осталась жива. Это — та самая женщина, от которой я звонил в сигнальный колокол себясуда.
Он не успел кончить свое признание. Коридор внезапно расширился. Слабый блеск пролился им навстречу. Они заблудались, — вместо знакомой земляной площадки перед ними была странная круглая пещера, полузасыпанная песком, на котором лежали две человеческие фигуры.
Ребров оцепенел. Лори судорожно сжал его плечо.
Старый рабочий навел фонарь на лежавших.
— Это ужасно! — вскрикнул Ребров. — Дядя Гнейс, вы здесь, вместо того, чтоб передавать чаши по назначению. Вы погубили дело!
— Ничуть, — спокойно ответил женский голос. — Мосье Надувальян забрал чаши собственноручно. Он предупрежден. Он отправит их нынешней ночью в Зузель.