Инвалиды, с налившимися кровью лицами, смотрели друг на друга. Глаза их казались глазами двух разъяренных диких зверей. Секунда — и вдруг они вцепились друг другу в горло... Он видел, как они покатились по земле, стискивая один другого. Видел их страшные вздутые лица, судорогу их забившихся ног, высунутые окровавленные языки. Через минуту они оцепенели, застыв в мертвом объятии.
Друк глядел в щель, чувствуя, что сознание его все более мутится. Кнейф обнял его за плечи, выглядывая в дырку с пьяным любопытством. Старик ни чуточки не боялся. Он подмигивал и подмаргивал своему соседу, крепко держа его за плечи, как только Друк собирался сдвинуться с места.
Между тем пустынная тропинка, где лежали теперь два трупа, наполнилась тихим шарканьем мелких, осторожных шагов. Ни рыбак, ни Друк не могли их расслышать. Зато они увидели нечто приближавшееся к трупам. Это было маленькое, доброе, милое существо в тюбетейке и кимоно, с черными, вялыми, тряпичными ручками. Осторожно, крадучись, оно подобралось к инвалидам, вздрогнуло и топнуло ножкой. Потом, поглядывая очками во все стороны, оно вдруг резко повернулось и побежало к шалашу. Прежде чем Друк и Кнейф успели опомниться, мокрые доски шалаша затряслись, и тот, кто выдавал себя за Карла Крамера, вбежал в их убежище, размахивая черными рукавами кимоно. Боб Друк видел, как маленький рот, обычно облепленный пластырями и скрытый под пудрой, растягивался сейчас, как у жабы. Лицо человечка было бледнее мела. Это все, что запомнилось сыщику, когда и он и рыбак сделали одновременный страшный прыжок на человечка, — прыжок бенгальского тигра.
Борьба не длилась и секунды. Существо в кимоно упало в глубокий обморок, как только они схватились за его тельце. Тюбетейка соскочила с парика, парик с головы. Очки упали и разбились, щипцы, кусочки бумаги, мнимые шрамы, язвы, подтеки сползли вниз...
Перед ними лежала смуглая странная красавица — с лицом бронзового цвета, с алым, крупным ртом и рыжими локонами. Боб Друк отшатнулся и вскрикнул: это был «скульптор Аполлино» из Мантуи!
— Этакая гадина! — прошептал рыбак, обтягивая хрупкое тельце веревками. — Ты у меня запоешь!
Он вырвал грязный лоскут из полы своей рубашки, свернул его комком, открыл рот Лорелеи охотничьим ножом и хотел было забить его тряпкой, как что-то заставило его вытаращить глаза от изумления. Бросив лоскут, он сунул туда два пальца и вытащил из горла скульптора странную полуметаллическую, полукаучуковую штучку, окровавленную и покрытую пеной.
— Сирена! — воскликнул Друк. — Но какого необычайного устройства! В жизни моей не видел ничего подобного! — Он схватил круглый предмет и с гримасой отвращения сунул его в карман.
Кнейф покончил с рыжеволосой красавицей и стал очищать от грязи свои уши.
— Что нам делать, Кнейф? — пробормотал Друк. — Власти отдать его мы не можем! Куда нам деть этого человека?
— Добро бы еще человека! — сплюнул рыбак. — Невесть какая гадина, а ты, паренек, обзываешь ее человеком! Поручи это мне, уж я-то ее не выпущу, будь покоен.
— Хорошо, — медленно ответил Друк, — убери трупы. Помни — ни единого волоска...
С этими словами он повернулся, чтоб идти...
И в ту же минуту Лорелея шевельнулась. Ресницы ее дрогнули. Она раскрыла глаза — и поглядела в глаза Боба Друка глубоким, черным, бездонным взглядом, от которого он не смог бы оторваться, если б старый рыбак не накинул на лицо Лорелеи кусок грязного мокрого холста.
Глава сорок девятая.Война объявлена
Как в полусне возвращался Друк в Зузель. Странно, что по пути ему не попалось ни одного инвалида.
Улица, где жил прокурор, пройдена. Друк миновал тюрьму. А инвалидов нет, инвалиды исчезли, провалились сквозь землю, точно их никогда и не было. Измученные глаза Друка нетерпеливо обыскивали улицу. Никого! Ни в подворотне, ни за углом, ни у подъезда — нигде. Стены домов и заборов белели в огромных афишах. Друк подошел, хотел было прочитать, но судорожная зевота сомкнула ему чешосги и ослезила глаза. Он так устал, так устал... Он чувствует страстную тоску по покою. Вот вдалеке краешек мрачной и пустынной Зумм-Гассе. Никого нет и там, в домике за стеной. Домик пуст, кресло пусто, милое, странное, очкастое существо, такое безобидное, такое мягкое, плюшевое, пушистое, — разоблачено, уничтожено, исчезло. Его больше не будет!
Пройдена и Зумм-Гассе. Он подошел к Велленгаузу, но тут его нервам суждено было еще одно потрясение: дом инвалидов был пуст. Совершенно и окончательно пуст, снизу доверху. Нигде ни лоскутка, ни бумажки, ни шапчонки. Все выметено, выскоблено, пустынно. Как сумасшедший выскочил Боб Друк на улицу, остановился перед кладбищем и посмотрел вокруг себя потерянными глазами.
— Друк, — сказал кто-то за его спиной.
Сыщик обернулся и радостно схватил протянутую руку. Перед ним стоял слепой председатель союза, Тодте.
— Как вы узнали, что это я? — спросил он с живостью. — Откуда вы, куда делись инвалиды?
— Я узнал вас по запаху. Я пришел из мобилизационного участка. Инвалидов нет. За два часа, что вы охотились за Крамером, объявлена война. Инвалиды разбились по районам. Все они до одного пойдут снова в армию.
Друк слушал, ошеломленный.
— Война?!
Вместо ответа Тодте подвел Друка к стене Велленгауза. Он пальцами ощупал афишу и подтолкнул сыщика к стене.
— Читайте!
ВОЙНА ОБЪЯВЛЕНА
Граждане Зузеля, вы были свидетелями дьявольской провокации. Соединенные государства сделали запрос Советскому Союзу по поводу гнусного убийства юноши Растильяка и получили неудовлетворительный ответ. Вынужденные к самозащите, они двинули армию к советской границе. Мы объявляем мобилизацию.
Все, в ком жива честь, в ряды соединенной армии!
Друк свистнул:
— Мы опоздали!
— Ничего не опоздали, — пробормотал Тодте. — Ребята пошли работать в армию. Я вам говорю, не останется ни одного солдата, не начиненного нами, как бомба.
Друк тихо ломал руки, уставившись глазами на афишу.
— Но Лорелея! Тодте, она добилась своего, и мы не знаем, что нам с ней делать. Мы не можем поднести немецкому правительству всей правды. Оно бежит на цепочке за господами фашистами!
— Терпение! — ответил Тодте и поднял палец — Терпение, Друк. Остерегайтесь, выжидайте, прячьте убийцу, вы найдете меня через три дня в Велленгаузе.
Он оставил сыщика одного и быстро ушел, постукивая впереди себя длинной палкой. Друк стиснул голову. Она горела и гудела. Он побежал по улице, качаясь из стороны в сторону и делая нечеловеческие усилия, чтоб не спуститься опять к Рейну. Чем ближе к городской площади, тем люднее становились улицы. Множество рабочих вперемежку с инвалидами тянулось в участки: они шли записываться в добровольную дружину. Жены и дети сопровождали их, ничуть не плача: они как будто даже хихикали. Министр Шперлинг на белом коне ездил с площади на площадь и держал политические речи.
— С тех пор, как я родился, — говорил он, подпрыгивая на лошади, точь-в-точь как горячая пышка на сковороде, — я был пацифистом. Ни одна из войн не изменила моих убеждений. В англо-бурскую войну я сидел за Марксом, в мировую войну я сидел за Марксом. Я сажусь за Маркса и в эту великую войну! Граждане, невзирая на свое положение, я высказался — единогласно — против войны. Да здравствует истинное понимание социализма!
Популярность Шперлинга возросла до такой степени, что городские мальчишки стали играть в министров, подскакивая на палочках по всем площадям. Приехав домой, к встревоженной событиями фрау Шперлинг, министр тихо поцеловал ее в губы и прошептал свою последнюю историческую фразу:
— Делай запасы, моя дорогая! Приготовь мне ночные туфли, — я опять засяду за Карла Маркса!
Между тем в лаборатории доктора Гнейса угрюмый и мрачный Зильке, под защитой двух пушек, проволочного заграждения и целого взвода солдат, принимал уже вторую порцию баллонов с элементом Э, привезенных курьером на аэроплане из Зангезура. Представители крупнейших металлических и газовых заводов Франции и Германии поджидали своей порции сиропа и в ту же секунду воздушной дорогой отлетали к себе, чтоб снабдить элементом снаряды. Боевая способность армии была обеспечена на пять дней. Тринадцатидневная война при помощи элемента Э должна была смести с лица земли все города и деревни, испорченные советским духом.