Обращение к авантюрному жанру, к литературной мистификации было для писательницы отнюдь не случайным. Политическую направленность романа, связь его с литературными спорами тех лет она подчеркнула в ироническом послесловии к отдельному изданию — «Как я писала „Месс-менд”», где признавалась, что, когда окончила книгу, друзья сказали: «Это черт знает что! Союз писателей обидится. Что скажет Евгений Замятин?» Но Мариэтта Шагинян «наскребла денег на «максимку» — так называли медлительные, старинные паровозы, — «завернула рукопись в газету, надела шинель, стоившую четыре миллиарда», — ведь после гражданской войны в стране была сильнейшая инфляция, — и поехала в Москву сдавать роман в издательство. В Москве замысел романа поддержали. «Месс-менд», а затем и его продолжение — «Лори Лэн, металлист» (вышел в 1925 году в девяти еженедельных выпусках) печатались в Госиздате, во главе которого был видный партийный работник ленинской школы Н. Л. Мещеряков. Завершил трилогию роман «Международный вагон» [7]; его публиковала ленинградская «Вечерняя Красная газета» с начала октября по 1 декабря 1925 года. Затем основательно переработанный писательницей, под новым названием — «Дорога в Багдад», он вышел уже в 1935 году, в декабрьском номере журнала «Молодая гвардия». Наибольшей популярностью неизменно пользовался первый из романов — «Месс-менд», который, по свидетельству М. Шагинян, она написала с увлечением — «залпом», в короткий срок — с 6 октября по 23 декабря 1923 года.
Отклики в прессе на «Месс-менд» были противоречивыми. Рапповская критика сразу же обрушилась на это произведение, безоговорочно отвергая избранный писательницей жанр, обвинив ее в насаждении «псевдореволюционной романтики». Г. Лелевич, один из лидеров РАППа, выступил со статьями в «Рабочей газете» (18 июня и 8 октября 1925 года), а также в журнале «Октябрь» (1925 год, № 8), ответственным редактором которого он являлся, пугая «рабочего читателя» «месс-мендовщиной», какую насаждает «попутчица» М. Шагинян. Узрел здесь критик не что иное, как возвращение к дореволюционной бульварной литературе, и объявил, что опасность эта принимает уже «угрожающие размеры». Однако Н. Л. Мещеряков в своем предисловии к первой книге трилогии выразил иную точку зрения. Он писал: «„Янки в Петрограде” — кинематографический роман: действие в нем развивается головокружительным аллюром. В этом отношении „Янки” — роман нашего времени, когда крупнейшие события сменяют друг друга с чисто кинематографической быстротой...». И далее так развивал эту мысль, подчеркивая идейный смысл, политическую остроту произведения Мариэтты Шагинян: «„Янки” — роман фантастический... Но разве не фантастична вся наша эпоха?.. Разве не были и не являемся мы все время очевидцами того, как самые обыкновенные, казалось бы, рядовые люди совершают великие фантастические деяния? И, как роман фантастический, „Янки” вполне отвечает вкусам читателя эпохи революции».
Высоко оценил этот роман и Максим Горький. В беседе с рабкорами, селькорами и военкорами в Тбилиси 27 июля 1928 года, отвечая на вопросы собравшихся, он назвал «Месс-менд» в числе примечательных явлений современной литературы. «У нас есть целый ряд любопытнейших работ... Например, в нашей литературе не было авантюрных романов, мы не писали их раньше, а вот явились молодые люди и стали писать приключенческие романы, и у нас есть многие такие, которым позавидовали бы английские писатели. Таковы: Никулин — «Никаких случайностей», Мариэтта Шагинян, которая написала книгу «Месс-менд». Эти книги не могли быть написаны десять лет тому назад».
Писательница обратилась к авантюрно-фантастическому роману в период, когда шли острые споры о судьбах самого жанра; то и дело разгорались идейно-эстетические схватки и в печати, и в окружавшей М. Шагинян литературной среде. Происходило это в Петрограде, когда по возвращении с юга России поселилась она в «Доме искусств», где нашли пристанище многие представители старшего поколения литераторов. Здесь же образовалась группа молодых писателей, еще лишь начинавших свой творческий путь. Они назвались «Серапионовыми братьями» по одноименному роману прославленного немецкого фантаста Т. А. Гофмана. Дружба сразу же связала Мариэтту Шагинян с «серапионами»: ее влекло к этой молодежи многое и прежде всего их страстный интерес к новой действительности, смелость творческих исканий. Позднее Михаил Слонимский в своих воспоминаниях рассказал о том, что сближало их, «серапионов», с такими писателями, как Ольга Форш или Мариэтта Шагинян. «В первые годы Советской власти, — говорит он, — страх, непонимание, заблуждения... гнали многих старых литераторов из Петрограда на юг, не только поближе к хлебу, но и к белым, а затем в эмиграцию. В те же самые годы, когда этот поток стремился прочь из Петрограда, Ольга Форш проделала (так же, кстати, как и М. Шагинян) обратный путь — с юга на север, в голодный, холодный, сыпно-тифозный, холерный Петроград». Решающий жизненный выбор был сделан обеими писательницами именно потому, что «ураганный ветер Октября» их не отталкивал, но влек за собой. Это и породнило их с молодыми «серапионами», которых, по словам Михаила Слонимского, объединяла сама «родившая нас эпоха, отчаянная любовь к литературе, стремление, ломая инерцию дореволюционной беллетристики, выразить в слове все испытанное и виденное в годы войн и революции».
Молодые ленинградские писатели искали новых форм повествования, и это отметила М. Шагинян в статьях, посвященных их творчеству, стремились расширить рамки романа, наполнить его «пафосом широких пространств», добиться сближения огромных жизненных пластов: «Рим и Кинешма, Сенегал и Москва», — ведь человек теперь выброшен из своего «житейского угла, он находится на просторах истории». Да, сама действительность тех непередаваемых лет порождала ощущение невероятности происходящего, грандиозности перемен, граничащих со сказкой, чудом. «Мы переживаем фантастически ускоренный процесс времени...» — писала М. Шагинян в марте 1923 года.
Советская литература еще только прокладывала свои собственные, новые пути, потому-то и разгорались острые идейно-эстетические споры и в печати, и на широких собраниях, проводившихся в «Доме искусств», и на субботних встречах «серапионов», когда собирались они в тесной комнатенке одного из «братьев», «гнездясь плечом к плечу на кровати, на подоконнике, на раздобытых в соседней комнате стульях...» — как позднее вспоминал Константин Федин, — читали только лишь написанные произведения, разбирали их строго, без каких-либо скидок, стремясь разрешить при этом важные творческие проблемы, которые выдвигала сама жизнь. В этих встречах принимали участие также и старшие писатели: Корней Чуковский и Мариэтта Шагинян, Ольга Форш и Евгений Замятин, а особо Виктор Шкловский, считавший себя тоже «серапионом», одиннадцатым в этом «братстве», но, согласно свидетельству К. Федина, бывший «быть может, даже первым «серапионом», — по страсти, внесенной в нашу жизнь, по остроумию вопросов, брошенных в наши споры». Об остроте тогдашних дискуссий рассказал в письме к А. М. Горькому (16 декабря 1922 года) младший из «серапионов» — Лев Лунц. Решительно отстаивая главенство формы в художественном произведении и призвав учиться «сюжетосложению» у мастеров западноевропейского романа, оказался он «обстрелян» всеми «серапионами».