- Прощай, Том, будьте покойны.
Том спрыгнул вниз, на швартовый, повис, раскачался, сделал пируэт и исчез в воде.
Трап спущен; приветствия, пожелания, проводы. Несколько пар острых глаз, принадлежащих людям одной профессии, но, по-видимому, служащих разным хозяевам, так как они не знают друг друга, - оглядывали, словно обшаривали, каждого пассажира, поднимавшегося на трап, где проверяли билеты и документы.
- Один.
- Другой.
- Третий.
- Четвертый.
- Пятый.
- Нет Рокфеллера, нет ничего похожего на Рокфеллера.
Знатная публика прошла, на трап поднимается коммунист Василов. Он бледен от волнения. Буржуазная часть публики награждает его свистом.
Но свист тотчас же поглощается ревом, тысячеголосым ревом толпы, подбрасывающей вверх шапки, платки, кепи.
- Урра! Василов! Урра, Советская Россия! Езжай, товарищ, кланяйся ребятам, пусть держатся крепко! Да здравствует Ленин!
Рев стал громовым, и к нему присоединился, как бы поддерживая рабочие глотки, могучий свист паровой сирены, треск поднимаемого трапа, звяканье цепей, свист ветра, скрип досок и снастей, - «Торпеда» медленно тронулась в путь.
Пароход уже отошел в глубину залива, туман уже скрыл тысячи огней, заливших его палубу и кают-компанию, а громовые крики и приветы Ленину все продолжали потрясать набережную, причиняя кое-кому и й Нью-Йорке и на пароходе небезосновательное сердцебиение.
22. ДНЕВНИК БИСКА
19 мая в полдень мы снялись. Я был занят в машинном отделении и часа три не мог выбраться на палубу. День спокойный, событий нет, если не считать странного рассказа некоего матроса Дана, порядочного труса и эпилептика. Он рассказал, будто слышал несколько раз из-под нар, где спят матросы, протяжный нечеловеческий вой. Мы все ходили туда, чтобы его успокоить, но ничего не слышали. Дан ведет себя странно. Сегодня с ним был припадок, он выл, колотился головой о землю, и изо рта его шла пена. Я подумал, что его собственный вой очень мало похож на человеческий.
Получив полуторачасовой отпуск, я бросился на палубу под предлогом проверки электрических проводов. Все в порядке. Палуба напоминает приемную президента в Белом доме - всюду тропические растения в кадках, ковры, статуи. Пассажиры слушали в 5 часов маленький концерт и пили чай на палубе. Василов не поднимался из каюты. Я спустился в наш проход, открыл глазок и заглянул к нему. Меня удивило, что он делает: он сидел посреди каюты на корточках, держал револьвер в руках и глядел на дверь. Лицо его мне показалось растерянным и напуганным. Я бросил ему в комнату записку:
«У вас есть здесь защитник. Сообщите, чего вы боитесь, и оставьте записку у себя на столе. Будьте наружно спокойней, проводите все время с другими пассажирами».
Он поднял записку, прочитал и вместо ответа сказал шепотом:
- Я прошу того, кто мне бросил записку, зайти в каюту.
Тогда я вынырнул из-под обшивки в коридор и постучал к нему. Он открыл, держа револьвер в руках, осмотрел меня и потом впустил. Я назвал себя и сказал, что еду с ним до самого Кронштадта, чтоб охранять его жизнь. Он улыбнулся и показал мне клочок бумаги, на котором грубыми буквами и совершенно безграмотно было написано:
«ВЫ УМРЕТЕ, КАК ТОЛЬКО ПЕРЕСТУПИТЕ ПОРОГ СВОЕЙ КАЮТЫ».
Василов пристально смотрел на меня, пока я читал бумажку, а потом произнес:
- Вы видите, что я окружен слишком уж большими заботами. Один советует мне быть с пассажирами, другой - не выходить из каюты. Чей совет я должен принять во внимание? Откуда я знаю, кто мне враг, а кто друг.
Прежде чем ответить, я еще раз прочел бумажку. Это был грязный лист, вырванный из корабельной кухонной книги. Тот, кто писал, оставил на нем следы жирного большого пальца. Трудно было предположить, что записка исходит из вражеского лагеря.
- Слушайте! - вскричал я, составив план действий. - Возьмите эту записку, идите с ней к штурману и скажите, что вы чувствуете себя встревоженным и хотите быть помещенным или в общую каюту второго класса или в общую палату корабельного лазарета. Это самое умное, что мы можем придумать.
Василов покачал головой.
- Мне все же неприятно выйти за порог этой каюты.
- Бойтесь оставаться в ней! - продолжал я под наитием своих мыслей. - А чтоб вы были спокойны за свою жизнь, - вот.
С этими словами я распахнул дверь, вышел на трап и спокойно произнес, обращаясь к нему, в то время как кончиком глаза отлично видел фалду чьего-то черного сюртука, исчезнувшего за перилами:
- У вас все в порядке, сэр… Должно быть, это внизу сорвана пробка.