Мессалина протяжно, с тоской, вздохнула. До чего же длинными казались ей дни — и это когда близилось зимнее солнцестояние! Она проводила взглядом Мнестера, только что выступившего и удалявшегося со свитой поклонников, любовников и просто прихлебателей. Мим каждое утро выступал на площади, позади дома Мессалы Барбата. Солнце, уже высоко поднявшееся в тусклом, но безоблачном небе и освещающее колонны перистиля, слишком медленно изгоняло ночную стужу. В отсутствие матери Мессалина сама велела раздуть огонь, который днем и ночью поддерживался в большой печи, обогревающей воздух под жилыми комнатами. Роскошь эта была еще редкостью у римлян, но Лепида вытребовала ее у мужа.
В этом году в декабре стояли холода, и настроение у римлян было угрюмое. Они меньше гуляли по утрам на форуме, не проводили народных собраний на Марсовом поле, а старики не засиживались на скамейках перед храмом Кастора и Полукса, как бывало в теплые весенние дни. Одна только базилика Эмилия, защищенная от холода, еще принимала постоянных покупателей, приходивших за украшениями, духами, дорогими вещицами, сделанными из мрамора и драгоценных камней. Даже ребятишки покинули ступени, ведущие к ростральной трибуне, куда весной слетались птицы с Велабра и Яникула клевать хлебные крошки и зерна, которые им бросали.
Мессалина приказала проветрить комнаты и опять затворить ставни, чтобы сохранялось то немногое тепло, которое шло от кирпичного пола. Затем она послала двух рабов к источнику — запасти в амфоры воды на целый день. Теперь в отсутствие матери она брала в свои руки управление домом, тогда как Лепида бегала по сосновой роще на Яникуле в надежде отыскать для покупки более просторное и удобное жилище вдали от слишком шумного, по ее мнению, центра Города.
Мессалина села на край узкой постели и снова вздохнула. Как с ней часто случалось, она принялась думать о Валерии Азиатике, которого не видела уже больше года. Она еще много раз ходила в храм Мифилесета, но, несмотря на свои молитвы и закопанную на кладбище мандрагору, до сих пор не нашла себе подходящего супруга. Правда, праздники были запрещены императором уже более полугода, а без них трудно было рассчитывать на полезные встречи. Что до отца, который мог бы подыскать ей мужа среди своих знакомых, то он, похоже, почти не прилагал к этому усилий. Мессалина подозревала даже, что он избегает говорить с кем бы то ни было о замужестве дочери, в результате которого в его доме не станет единственного человека, к коему он был по-настоящему привязан. А мать гораздо больше думала о своих собственных развлечениях, нежели о том, чтобы выдать дочь замуж. Не приходилось надеяться и на ночные сборища у Хилона: это общество составляли явно люди развратные, ищущие себе отнюдь не супругу, да к тому же все женатые.
Внезапно она встала, порылась в одном из ларей, достала оттуда просторный плащ из темно-коричневой шерсти, завернулась в него и одной полой обернула голову: она решила пойти в недавно вновь открытые термы Агриппы. Хотя сама она была свободна от каких бы то ни было предрассудков, ее мать, не выражая определенного запрета, избегала показывать ее в смешанных термах, наподобие Агрипповых. Она водила ее в небольшие общественные бани, принадлежащие частным лицам, где практиковалось разделение полов: некоторые бани предназначались только для женщин, другие — только для мужчин, и именно такие заведения обычно посещали римляне, желающие слыть почтенными людьми. Лепида полагала своим долгом заботу о хорошей репутации дочери: раз уж она не могла обеспечить ей богатого приданого, нужно было, по крайней мере, сделать все, чтобы Мессалину не считали девушкой безрассудной, расточительной и развратной. Напрасно Мессалина просила мать сводить ее в такие бани, где она могла бы одной своей внешностью обольстить мужчин, способных так сильно увлечься ею, чтобы захотеть взять ее в жены.