Когда Лукулл продавал ему эти сады, запросив цену намного меньшую, чем затратил на их возведение, Азиатик с удивлением спросил у богача Луция:
— Почему вы не просите всю сумму?
— Потому что вы мне её не дадите, а продавать эту красоту дорого, но неотёсанному болвану я не хочу. Он только погубит её, а мне бы этого не хотелось. Я был вообще готов подарить их вам, но вся моя натура восстаёт против такого поступка, ибо все свои богатства я накопил, экономя каждый асс и сестерции и теперь не в силах поменять старые привычки. — Он усмехнулся, помолчал, хватая губами воздух, а потом добавил: — Хотя в Аид ничего не унесёшь: ни цветка, ни глотка вина за щекой...
Лучи солнца, проникая сквозь листья, освещали лежащую на ковре хрупкую фигурку Мессалины, чья воздушность и пленительность незримо перекликались с бело-розовыми цветами вишни. Властительница сама напоминала яркий цветок, которым хотелось любоваться. Консул, увидев её сегодня у садовых ворот, ощутил, как взволнованно забилось его сердце. Лишь приобретённая в боевых походах суровая жёсткость мгновенно подавила этот внезапно возникший юношеский пыл. Потому он сейчас и отвёл взгляд в сторону, стараясь думать о другом.
— Через час нас ждут на обед в моём доме, — тихим голосом напомнил Валерий Азиатик.
— Подождут! Присаживайтесь на ковёр, я не кусаюсь! — приказала Мессалина, и консул подчинился.
— Неужели тебе сейчас не захотелось сжать меня в объятиях, — зашептала она, перейдя на «ты» и касаясь ладонью его бедра.
— Я помню, что вы жена нашего императора, — почти неслышно пробормотал Азиатик, стараясь унять дрожь во всём теле.
— Императора с нами рядом нет.
— Но жена Цезаря должна быть вне подозрений...
— Я жена Клавдия, и мне всё позволено, мой муж сам мне разрешил находить себе любовников, ибо он очень устаёт, — снова жарко зашептала она, и её рука скользнула под складку тоги. — Здесь так хорошо среди этих деревьев, так приятно, и я хочу, чтобы ты взял меня. Ну же, смелее, Валерий!
Он не успел опомниться, как императрица уже сидела у него на коленях, обхватив тонкими руками его шею и прильнув влажным ртом к его губам. Консул оцепенел. Он хорошо понимал, чем заканчиваются рано или поздно такие опасные романы, и Клавдия, даже если он сам не захочет, заставят убрать консула. Чем-то похожим закончил и Мнестер. В сенате немало болтали о казни шута, и Луций Сенека Младший, с кем Азиатик был дружен, язвительно заметил:
— Она порочна, как и вся её семейка! Яблоко от яблони недалеко падает. Помяни моё слово, она дурно кончит! — Луций усмехнулся, с любопытством взглянув на консула, ибо видел однажды, как тот клал цветы к её бюсту.
— Ты слишком строг, она просто очень чувственна, только и всего, — возразил Азиатик.
Язычок Мессалины мгновенно проник в его рот, ногти впились в спину, и Азиатик в первое мгновение даже не смог сдержать её мощный чувственный напор, но едва она повалила консула на ковёр и разорвала поясок тоги, как он тотчас опомнился, сбросил её с себя и вскочил на ноги. Императрица скатилась с ковра на траву, но, приподнявшись, задрожала от ярости.
— Как ты посмел оттолкнуть меня, свою повелительницу?! — прошипела она, стоя на коленях. — Я оказала тебе великую честь, посетила твои сады, захотела отобедать за твоим столом и попросила взамен лишь малую толику мужских ласк, каковые ничего не стоят, наоборот, они приятны и тебе, в чём ты сам мне признался! Так почему, почему ты меня оттолкнул?!
— Простите, я не могу... — Азиатик опустил голову.
— Но почему?!
— Я почти сорок лет служу империи, её правителю, и для меня всё, что касается императора, священно, в том числе и его жена. Я не могу переступить этот барьер, простите, ваше величество!
— Я же объяснила: император разрешает мне всё! — вскочив на ноги, выкрикнула Валерия. — Ты разве не расслышал, что я тебе сказала? Или ты оглох?
— Я расслышал, но не могу. — Он резко повернулся и пошёл прочь.
Через минуту с паланкином императрицы прибежали встревоженные слуги.
— Кто вас звал? — резко спросила она.
— Нас прислал консул Азиатик, он сказал, что вы, ваше величество, пожелали возвратиться домой, — поклонившись, доложил Элтей.
Мессалина вернулась во дворец разъярённой тигрицей. Впервые в жизни ей указали на дверь, её выгнали, как распутную девку. А когда консул придёт в себя, он начнёт ещё потешаться над ней, рассказывая, как она валялась у него в ногах, моля о любви.