— Я знаю, что вы имеете в виду, — перебила его императрица. — Кто затрагивает мою честь?
— Префект Катоний Юст и несколько гвардейцев.
— И вы не знаете, что делать?
— Я знаю, но я бы хотел услышать от вас, что всё это вопиющая ложь и клевета, — ласково улыбаясь, проговорил Луций.
— Всё это вопиющая ложь и клевета! Арестуйте их, дайте им кинжалы и пусть покончат с собой, как это сделал консул Валерий Азиатик, гражданин благородный и честный. Мне только не нравится, что вы испрашиваете, да ещё столь странным образом, благословения на пресечение подобных оскорблений, когда обязаны незамедлительно действовать сами, без чьих-либо советов и уж тем более не домогаясь от меня подтверждения правды! — властным тоном заговорила императрица. — Мой супруг, уезжая, заверял меня, что оставляет мою честь на попечение надёжного и мужественного человека, а я пока не очень это ощущаю.
Луций Вителлий мгновенно понял смысл попрёков императрицы и немного струхнул. Однако столь жестоко расправиться с префектом отваги советнику не хватило. Он лишь сместил Юста с должности префекта и выслал его из Рима в одну из дальних провинций, а рядовых гвардейцев услал в Африку, где их без шума умертвили. Всё было сделано ещё до возвращения Клавдия, и Мессалина осталась довольна.
К тому времени, насытив свою телесную страсть, Валерия уже не бегала каждую ночь в тесную, вонючую комнатку, ублажая всех подряд и нередко получая в награду тычки и зуботычины. У всех приходящих в лупанарий была лишь одна цель: получить свою порцию удовольствия. Они за это платили, и многие «волчицы» тем и довольствовались. Мессалине же деньги были не нужны, её вела страсть к чувственным наслаждениям, а когда её их лишали, она начинала злиться, негодовать, ругала Розалинду. Та терпеливо объясняла властительнице, что не смеет открыть тётушке, кем в действительности является её подруга. Никакими клятвами тётушка тайны не удержит — и случится скандал.
В самый разгар ночных приключений Мессалины умер Пассиен Крисп, муж Агриппины, проболев совсем недолго, и теперь его вдова становилась самой богатой женщиной империи. Несмотря на подлые слухи, будто бы покойный был отравлен, Валерия всё же пришла передать Агриппине слова соболезнования. На обратном пути с кладбища сестра Сапожка затащила её в свой роскошный, рассчитанный на двоих паланкин, дабы поболтать наедине, и, не удержавшись, лукаво улыбаясь, спросила:
— А правду болтают, что ты бегаешь в какой-то затхлый лупанарий и отдаёшься всем подряд за восемь ассов, а то и просто бесплатно?
— Кто болтает? — насторожилась императрица.
— Какая разница.
— Для меня это важно.
— Мне лишь передали, и я удивилась...
— Кто передал?!
Вопрос был поставлен жёстко, и Агриппина на секунду задумалась. Она знала, что случилось с Азиатиком и Катонием Юстом. Не ответить Мессалине — значит нажить врага, и весьма опасного, а этого ей совсем не хотелось.
— Луций Сенека, — помедлив, открылась ей Агриппина. — Все только и повторяют его знаменитую фразу, брошенную в сенате: «Теперь каждый может купить честь империи всего за восемь ассов!» Мы принадлежим к одному дому, и я бы заткнула грязные рты! Наглый Луций ещё брата моего изводил, пользуясь тем, что в Риме все потешаются от его острот и считают чуть ли не национальной достопримечательностью. Однако острослов переходит все границы. Ты прекрасно выглядишь, родив двоих детей, я просто завидую твоей фигурке. Меня после рождения сына, помнишь, разнесло, бёдра как у слона. Ссылка помогла сохраниться, — она усмехнулась и добавила: — Впрочем, и матушка твоя всё ещё молодушка.
Они заговорили о лечебных мазях, казалось забыв неприятную тему, но Мессалина ничего не упустила. Луций Вителлий не мог учинить расправу над сенатором, однако вернулся Клавдий, и Валерия настояла на том, чтобы Сенеку выслали. Император поначалу сопротивлялся, да и Нарцисс отговаривал его от столь жестокого решения, которое вызовет несомненное недовольство сената, но императрица была неумолима, и властитель сдался.
Нарцисс негодовал. Он не понимал причину столь магического влияния Мессалины на императора. В Британии Клавдий не отходил от него ни на шаг, советовался по каждому пустяку, соглашался со всеми его предложениями. Там, в Британии, сидя в шатре на берегу лесного озера, грек даже позволил себе высказать досаду по поводу смерти Азиатика. Избранный сенатором от Галлии, получивший консульскую должность, он имел большой авторитет в сенате и, в отличие от других, всегда поддерживал императора.
— Зачем было рубить сук, на котором мы все сидим? Этак скоро в сенате ни одного нашего сторонника не останется, — доказывал советник.