Носилки поравнялись с презрительно прищурившейся Лепидой и остановились, повинуясь тихому приказу из-за полуопущенного полога. Занавеска еще сильнее отодвинулась, и дамы почтительно поздоровались с всемогущим префектом претория, чьи холодные голубые глаза, скользнув по Лепиде, остановились на теле девушки, отмечая его прельстительные изгибы. Мессалина передернула плечами: она почти физически ощущала взгляд Сеяна, словно голая рабыня на невольничьем рынке.
С видимым усилием отведя прищуренные глаза от крутых бедер Мессалины, Сеян еще больше выдвинул и без того выступающий подбородок и, растянув губы в подобии любезной улыбки, нехотя поглядел на ее мать, которая, по сообщениям доносчиков, не раз отзывалась о нем в оскорбительном тоне.
— Добродетельная Домиция Лепида, рад нашей нечаянной встрече. Что-то давно не видел я тебя на своих празднествах. Тебе они кажутся скучными, или появились дела, не позволяющие внучатой племяннице божественного Августа посетить пирушки, устраиваемые скромным префектом претория? А может, тебе не интересно наше общество?
Мессалина скосила глаза на мать, сохранявшую любезное выражение лица, хотя ее сильная рука, державшая за предплечье дочь, сжалась так, что девушка чуть не взвизгнула от боли.
— Ты ошибаешься, Сеян, — низкий голос Лепиды предательски дрогнул. — Я всегда с радостью принимаю присланные тобой приглашения. Разве можно пропустить роскошные пиры, устраиваемые префектом претория, которые по праву считаются лучшими в городе? Буду счастлива в любой момент посетить твой дом, когда у тебя появится желание меня видеть.
— Оно у меня уже появилось, — холодно улыбнулся этруск, обнажив крепкие белые зубы. — Жду тебя завтра после полудня. Будет небольшое застолье для узкого круга. И обязательно приведи с собой дочь. Это непростительно, что ты таила от нас такой прелестный цветок, о котором я много слышал, но не имел возможности увидеть… Посмотри на меня, Мессалина…
Девушка подняла фиалковые глаза, прятавшиеся за густым опахалом длинных ресниц, и содрогнулась от выражения плотоядного удовольствия на лице стареющего мужчины.
— Ты слышала, что я сказал твоей матери: завтра жду вас обеих в гости. Ты поняла?
Пухлые губы юной красавицы чуть дрогнули в печальной усмешке. Тринадцать лет в Риме — тот возраст, когда девочке не надо объяснять, что хочет от нее мужчина.
— Я давно мечтала посетить дом могущественного префекта претория и уверена, что наш визит запомнится мне надолго.
— Ну вот и славно! Значит, завтра увидимся, — ухмыльнулся, оценив услышанную двусмысленность, этруск.
Унизанные кольцами пальцы опустили занавеску, и по этому сигналу рабы, подхватив носилки, снова дружно двинулись вперед, унося с площади господина.
Продолжать прогулку уже не хотелось, и хмурая Лепида в сопровождении своей «фамилии» повернула домой. Что думают по поводу услышанного разговора рабы, никого не интересовало, но Мессалине было приятно, когда проходивший мимо Квинт вдруг улыбнулся и по-мальчишечьи озорно подмигнул ей. О да, ты прав, Квинт, от этого никто еще не умирал, но почему же тогда так противно на душе?
Всю дорогу домой Лепида молчала, сосредоточенно обдумывая состоявшийся разговор с всесильным этруском. Могущественный префект претория ясно дал понять, чего требует от женщин из дома Мессалы в качестве подтверждения их лояльности. Не то чтобы римлянка была возмущена тем, что пятидесятилетний старик хочет обесчестить ее тринадцатилетнюю дочь — это в Риме было в порядке вещей; но то, что выскочка-этруск посмел позариться на внучатую племянницу самого божественного Августа, приводило ее в бешенство. Да как он смел, забери Танат его душу!
Лепида так ушла в свои мысли, что не замечала ни приветствий добрых знакомых, ни недоуменных взглядов собственной дочери, озадаченной тем, что всегда придирчивая мать не сказала ей ни слова осуждения за кокетство с доверенным лицом императора. Если говорить по чести, то внешность ее поклонника не произвела на девушку большого впечатления: хоть богатейший человек империи и делал все возможное, чтобы остановить время, но оно брало свое, и морщины частой сеткой легли на его лицо. Гораздо больше ей понравились носилки из черного дерева, украшенные слоновой костью. О, за то, чтобы в них прокатиться, она была готова отдать все на свете!